– Теперь он спать! – сказал, разглядывая испачканное перо. – Утром просыпаться, болеть голова, но зато жить.
– Я буду с ним! – сказала Аня.
– Только попробуй! – рыкнула Евпраксия.
– Здесь оставаться я! – сказал Конрад. – Бабы нет. За дверь стать мои парни. Ульяна забрать Анна, я не советовать беспокоить их ночь. Я буду рубить такой в капуста! Пусть баба прибрать здесь и нести мне кушать. Много пива! Кондотьер утром мучить жажда…
В голову всунули раскаленный обруч и распирали его изнутри. Горячий металл въедался в кость, обжигал мозг, нестерпимая боль опоясывала череп, прогоняя забытье. Богданов пошевелился и застонал.
– Товарищ лейтенант! – раздался над ухом горячий шепот. – Товарищ лейтенант!
Богданов разлепил тяжелые веки. Над ним колыхалось испуганное девичье лицо.
– Мы так боялись, что вы умрете!
Каждый звук ее речи вызывал муку.
– Умереть не страшно! – скрепя зубами, сказал Богданов. – Страшно, что ты рядом!
Сверху всхлипнули, и лицо исчезло. Сильная рука взяла Богданова под голову и приподняла. Обруч сдвинулся, вызвав новый прилив боли, Богданов замычал. Перед глазами возникла глиняная кружка, доверху полная мутной жидкостью. Жидкость источала влекущий запах.
– Пей!
Богданов приник к источнику. Он пил, подавляя рождавшийся внутри приступ рвоты, потому что знал – это спасение! И оно пришло. Жидкость загасила раскаленный металл, но не убрала его из головы. Он распирал по-прежнему, но не обжигал. Богданов оперся на руки и сел. Рука под затылком исчезла.
– Можешь говорить, кондотьер?
Богданов моргнул. Кивать головой было страшно. Наемник всмотрелся в его лицо.
– Надо еще! – сказал озабоченно и пошел к лавке. Нацедил полную кружку из бочонка, разбил в нее два яйца, перемешал грязным пальцем. «Я не буду это пить!» – хотел сказать Богданов, но вместо этого припал к кружке. Внутрь текла роса. Она остужала воспалившиеся внутренности и расслабляла тело. Скоро оно стало тяжелым и пухлым. Голова больше не болела.
– Когда перепьешь – лучшее средство! – сказал Конрад, ставя кружку. – Пиво со свежим яйцом. Проверено не однажды.
Богданов огляделся. Они были вдвоем в спальне.
– А где?..
– Анна убежала. Обиделась.
«Нечего лезть к больному!» – хотел сказать Богданов, но промолчал. Лицом выразил сожаление.
– Ей вчера досталось! – сказал Конрад. – Княжна хотела зарезать – решила, что опоила тебя, еле отстоял. Сегодня прибежала чуть свет, плакала…
– Позови ее!
Конрад вышел. В дверь тихонько скользнула Лисикова и замерла на пороге. Богданов поманил рукой.
– Прости! – сказал, когда подошла. – Голова зверски болела. Не помню, что говорил.
Она заулыбалась.
– Есть хотите? Ульяна суп мясной сварила. Почему-то зовет ухой.
Есть не хотелось, но Богданов кивнул. В спальню вошла краснощекая, плотная женщина с узелком в руках. Поставила его на лавку, развязала – и на коленях Богданова оказался горячий глиняный горшок. Из горшка струился гнавший слюну аромат. Живот Богданова просяще заурчал. Ему сунули деревянную ложку. Обжигаясь и сёрбая, он стал есть. Варево было густым, с волокнами расслоившегося мяса, сдобренное травой и корешками. Он не заметил, как горшок опустел. Посуду тут же забрали и унесли. В желудке поселилось приятное тепло. Богданов повел плечами. Он ощущал себя больным, но уже не тяжело.
Женщины ушли, вместо них явился Конрад. Сел на лавку и уставился на лейтенанта.
– Спасибо! – сказал Богданов.
– Не за что! – усмехнулся Конрад. – Ты мог меня убить, но не стал. Я в долгу.
– Что было вчера?
– Много шума и много людей. Княжна грозилась ножом, я держал ее руку. К счастью, не было сотника, иначе дошло б до резни – он к ней неравнодушен.
– Все из-за того, что я напился?
– Решили, что ты умираешь. Искали виноватого.
Богданов вздохнул.
– Кондотьер! – сказал Конрад. – У нас трудности.
– Какие?
– Княжна считает Анну чародейкой. Для этого есть основания. С Анной говорил местный священник, она призналась, что не верит в Господа. Более того, родом из племени под названием «комсо…», «комса…».
– Комсомол! – подсказал Богданов.
– Именно так.
– Кто тебе рассказал?
– Я живу с женщиной, которая знает все! – усмехнулся Конрад. – Это дает некоторые преимущества. Ульяна дружит с попадьей, а та не держит язык за зубами. Этот комсомол, если верить попадье, – сборище чародеев, которые борются с верой в Господа. Я видел людей, которых сжигали за меньшее!
– Пусть попробуют! – набычился Богданов.
– Ты можешь убить любого, – согласился Конрад, – но после не сможешь здесь жить. Я скажу тебе то, чего не хочется. Ни один мой солдат, включая меня, не встанет на защиту чародейки, отрицающей Господа! Мы дали клятву защищать христиан, но не язычников! Клятва язычнику недействительна!
«Приехали! – подумал Богданов. – Послал Господь штурмана! На день оставить нельзя! Интересно, мне дадут выйти наружу? Или зарежут прямо здесь?»
Он осторожно оглянулся по сторонам. Пулемет стоял в углу. Там же валялся ремень с кобурой. Пять шагов. Он преодолеет их за секунду, но нужно загнать патрон в ствол. Конрад выхватит кинжал скорее…
– Ты добрый христианин, кондотьер, и я допускаю, что ты не знал…
– С чего ты взял, что я… добрый? – спросил Богданов.
– Как же? – удивился Конрад. – Осенил себя крестным знамением, поцеловал крест… Язычник никогда такого не сделает!
Богданов облегченно вздохнул.
– Как быть? – спросил тревожно.
– Выход есть! – оживился Конрад. – Орден ведет беспощадную борьбу с язычниками. Стоит, однако, тем принять христианство, как язычников оставляют в покое. Отец Гонорий будет счастлив окрестить неверную. Он никогда никого не крестил. Только исповедь и похороны. Обращение язычника в истинную веру – радость для монаха. Духовный подвиг, который зачтется на небесах!
Богданов задумался.
– Вот еще! – сказал Конрад и достал из-за пазухи какой-то шнурок. – Я заметил, ты не носишь. В ордене это не обязательно, но у русских принято. Возьми!
Это был крестик. Медный, тяжелый, с грубо выбитым на лицевой части распятием. Богданов взял и под пристальным взглядом наемника надел на шею. Лицо Конрада осветилось.
– Теперь не скажут, что ты чародей! – сказал он. – Ульяна вчера принесла. Один тебе, другой – Анне.
– Конрад! – сказал Богданов. – Почему ты мне помогаешь? Только не говори, что дал клятву!