Несколько минут он постоял на пороге, успокаивая сердцебиение и дыхание. Потом так же неторопливо спустился вниз.

На вопрос, где молодая госпожа, корчмарь ответил, что она обычно приходит чуть позже, а до того занята лекарскими делами. А вот молодого господина он не видел с самого первого дня, ведь молодой господин, как ему известно, тяжело болен… О, а вот и молодая госпожа!

Одного взгляда на бледное, осунувшееся лицо Лэрты ему хватило, чтобы представить все самое страшное. Не думая уже ни о чем, плетущий почти силком затащил девушку наверх, затолкнул в свою комнату, и встал у двери — холодный, яростный… напуганный.

— Я не знаю, как он сумел сбежать, — тихо сказала она, не глядя ему в глаза. — Но я в любом случае виновата.

— Сбежать? Он жив?

— Ты подумал, что он… — Лэрта подняла на собеседника взгляд. — Нет, нет, он жив… по крайней мере, три дня назад был жив.

Ледяные острые когти, сжавшиеся было на сердце, чуть ослабили хватку.

— Рассказывай по порядку.

— В тот день, когда вы уехали, я почти сразу напоила его зельем долгого сна, только бульон и укрепляющее перед этим дала. Он проснулся уже ночью… прости, я временно заняла твою кровать — так и мне было проще за Анжеем присматривать, и платить за еще одну комнату не надо. В общем, проснулся он ночью. Отказывался есть и пить, пока я не скажу, куда вы уехали. Я сказала. Он поел, выпил бульон и зелье, уснул. Утром я ушла работать, вернулась довольно поздно. Анжей не спал. Снова отказался есть, пока я не отвечу, что произошло. Тэйнар, понимаешь… он не знал, зачем и почему заказал тот безумный ужин. Сказал, что ужасно захотелось, но… он мне не настолько доверяет, чтобы объяснить более подробно. В результате я ему все рассказала. Он немного посидел, потом молча съел ужин и выпил укрепляющее, попросил больше не поить его сонным, сослался на сильную головную боль. Такой побочный эффект и правда порой возникает. Я не стала. Еще несколько дней все было в порядке, а три дня назад… — Лэрта запнулась. — Три дня назад, когда я вернулась поздно вечером в корчму, его не было. Он как-то ухитрился так уйти, что его никто не видел. Не понимаю, как, но…

— Что он взял с собой? — хрипло оборвал ее Тэйнар.

— Теплую одежду, несколько эликсиров — согревающий, три лечебных, и один сильнодействующий декокт от простуды. Совсем немного денег — я оставила в ящике на всякий случай два золотых и мелочь, один золотой он оставил. Еще забрал свой мешок и вещами, трость, и лошадь. И оставил записку. Тебе, — она достала из кармана куртки сложенный вчетверо лист бумаги.

Плетущий резко выхватил письмо, развернул.

«Тэйнар, прости. Я не знаю, что на меня нашло. Я не понимаю, зачем я это сделал. Никогда не был привередлив в еде, а тут такое дикое и почему-то естественное желание… я не смог сдержаться. Прости, что причинил столько неудобств. Я хочу исправить то, что натворил, насколько это возможно. Пожалуйста, не беспокойся обо мне. Я вернусь через неделю, может, дней через десять. Прошу, не уезжайте из города без меня, а то я вас совсем потеряю. И еще раз — прости. Я понимаю, что все это пустые оправдания, которым к тому же сложно поверить, но я и правда не понимаю, зачем и почему я так поступил.

Не сердись на меня, если сможешь.

Анжей»

— Ты читала? — спросил он, трижды пробежав строчки глазами.

— Естественно.

— Что думаешь?

— Либо он отправился зарабатывать потраченные деньги, либо решил избавить нас от хлопот, и найти второго адепта самостоятельно.

— Это как раз понятно. Меня скорее интересует, что ты думаешь об этом его «непонимании» и «диком и естественном» желании вкусной и дорогой еды.

Лэрта на минуту задумалась.

— Помнишь, я говорила, что меня что-то зацепило во время монолога Альвариэ? Так вот, я не уверена, но… Ярлигова мать, почему я не записала?

— Что не записала?

— Список пороков, которые собрала та дюжина магов для получения своей силы. Ты не помнишь их?

— Нет, хотя я понимаю, к чему ты клонишь. Да, скорее всего, «чревоугодие» в том списке значилось. Но не сходится.

— Почему?

— Лэрта, разговор затягивается. Пойдем вниз, я голоден и устал с дороги. Пока Альвариэ и Велена нет, мы еще успеем поговорить.

11

Ледяной, пронизывающий ветер жег холодом тело, колкий снег обжигал кожу и глаза, а горло разъедала жгучая обида. Анжей весь полыхал в пламени этой обиды, глотая злые слезы, до боли и крови прикусывая губу. Он не обращал внимания на забивающийся под одежду снег, не чувствовал холода, и не смотрел, куда несет его застоявшийся за неделю конь — всем его существом владела детская, сумбурно-неоформленная обида. На Тэйнара — за то, что уехал, не объяснив ничего. На Лэрту — за то, что после долгого и сложного разговора все же рассказала, и что самое обидное, рассказала правду. На Альвариэ — за ту вспышку во время завтрака, когда северянка ушла из-за стола. На Велена — за постоянные презрительные взгляды, бесконечные подначки и оскорбительные, издевательские сочувствия. На Тринадцатый департамент, родителей и учителя в частности, и весь мир в целом — за то, что Анжей вообще появился на свет, и за то, что его жизнь так сложилась.

Но больше всего Анжей был обижен на самого себя. За то, что не поборол гордость и не остановил уезжавшего Тэйнара, за то, что не сумел накануне сдержать этого сумасшедшего желания закатить пир горой, за то, что потратил, как выяснилось, все казенные деньги. За то, что он — обуза для всего отряда, и даже силу свою использовать почти не способен. За то, что так глупо сбежал из города, выкрав из конюшни свою лошадь, напросился на первый попавшийся приличный заработок, даже не уточнив, почему плата так велика.

И в особенности — за то, что ухитрился заблудиться в этих проклятых горах!

Кругом выла метель. Снежные вихри вздымались, казалось, до самого низко висящего темно-свинцового неба. Жгучий и очень холодный ветер без особого труда пробирался под теплый плащ, под меховую куртку, играючи преодолевал смешное препятствие в виде колета и шерстяной рубашки, и вгрызался мелкими острыми зубками в незащищенную кожу. Дорогу под копытами караковой кобылы замело так, что Анжей уже не был уверен, что лошадь все еще идет именно по дороге, а не сошла где-то незаметно на плотный, слежавшийся и смерзшийся наст, вполне способный выдержать вес не слишком крупного коня. Караковая крупной не была.

Свинец над головой темнел с каждой минутой — на горы опускалась ночь, лишая неосторожного путника последней надежды найти дорогу обратно в Ан'гидеаль. Тучи так плотно заволокли небо, что ни о каких звездах и луне не было и речи.

Невдалеке послышался вой. Высокий, протяжный голос ровно выводил одну и ту же ноту, не сбиваясь и почти не прерываясь на вдох. Через несколько минут ему ответили — более низкий, вибрирующий и тоскливый вой вплелся в мелодию первого. Почти сразу вступил третий — тонкий и едва не срывающийся на визг. Четвертый, пятый, шестой…