Игорёк разделся, забрался под одеяло, покосился на стоявший у изголовья прибор, закрыл глаза и стал ждать, когда вернётся медсестра и станет цеплять все эти датчики. Но она отчего-то всё не шла, а Игорька стало клонить в сон, он погружался в ватную дрёму. Игорёк уже не слышал, как вошла Танечка и принялась крепить ему на виски датчики, а потом надела на его лицо пластиковую маску. Включила питание прибора, окинула взглядом пациента и вышла.
Буквально через несколько секунд, словно выйдя из стены, в палате возникли двое. Аскет и с ним багроволицый толстяк в мешкообразных коричневых штанах и того же цвета жилетке, надетой поверх «толстовки».
– Спит, – заключил Аскет.
Толстяк с мрачным интересом всматривался в лицо спящего.
– Верно, что дуракам всегда везёт, – подытожил он. – Ничего, сейчас изобразим.
– Ты уж постарайся, голубчик.
– Не учи отца как детей делать, – угрюмо ответил толстяк. – Замещение как – в пределах всей комнаты, или ограничимся кроватью?
– Всей-всей. Он же здесь топтался.
– Ну и что?
– Лучше не будем рисковать.
– Всегда перестраховываешься, а толку никакого.
– Твоё «взял – и сделал» здесь не проходит. Поверь мне, – повысил голос Аскет.
– Не ори, – огрызнулся толстяк.
– Вадик, ты бы уже делал.
– А я и делаю. Комнату зафиксировал, образ и структура стабилизированы. Можешь прощаться с героем.
Аскет освободил Игорька от датчиков и маски. Коснулся своими тонкими пальцами лба спящего. Толстяк поинтересовался:
– Визуализируешь свои руки в его сне?
– Просто прощаюсь.
– Просто у тебя не бывает, друг Аскет.
– Замолчи, – беззлобно отмахнулся тот. – Если бы он был наш! Русские Боги лизали бы нам пятки.
– И не только они. Путь герою не забыл указать?
Аскет усмехнулся:
– Он хотя и бессмертный, но всё ещё человек. Куда человек может попасть, когда спит? Только в сон.
Когда время сеанса истекло, медсестра вернулась. Измятая постель была пуста, прибор работал, датчики валялись на подушке, а маска – на полу.
– Ну что ты будешь с таким делать, – обиделась Танечка. – Сбежал.
Она выключила аппарат и поспешила к Александру Петровичу. Пусть принимает меры.
* * *
Гоша проснулся от звона будильника, сел на тахте, продавленной и скрипучей. Рядом зашевелилась Катька. Потянулась и зашарила рукой по полу в поисках сигарет.
– И мне дай одну, – сказал он.
– Чего давать? Во – пустая. – Жена смяла в кулаке пачку и отшвырнула в сторону. – Сбегай на угол. Только пива не пей.
– Ладно, сбегаю.
Он глянул в окно – утро в нежных розовых тонах; натянул джинсы, футболку, сунул ноги в сандалии и пошёл.
– Гоша, – окликнула Катька, – ещё батон и сгущёнку.
– Ладно.
За порогом дома была ночь. Пахло горелым, где-то подожгли мусорный бак. Поджечь могли где-нибудь в Химках, а воняло здесь.
Гоша поёжился, – ему на улице зябко, а вот Катьке, заразе, всегда жарко, – и двинул к единственному на весь квартал ларьку.
Купив необходимое, не удержался и взял бутылку пива. Сел на скамейку у трамвайной остановки, выпил. Надо было повторить. Но Катька орать станет, на нервы давить.
Катька уже слонялась по квартире, уши без сигарет пухли. Ещё ей хотелось гренок со сгущёнкой. Гоша заложил в тостер куски батона, а себе принялся жарить яичницу.
– Пиво пил? – учуяла Катька.
Гоша вздохнул, разбил над сковородкой яйцо.
– Дармоед. Висит у меня на шее, ещё и пиво жрёт.
– Ну, Кать…
– Что, Кать? Я уже двадцать пять лет, как Кать. Доведёшь, выгоню.
– Кать, ну я ж одну бутылочку.
Катька стояла посреди кухни, уперев руки в боки.
– А ты хотел пойти и нажраться? Ты работать когда пойдёшь?
– Куда же я пойду, Кать? В государственной лавке платят мало, а это…
Катька выхватила из тостера гренки, полила обильно сгущенкой.
– Ладно, тунеядец, – сменила она гнев на милость. – Всё равно лучшего трахальщика не найти.
Гоша снова вздохнул и принялся за яичницу.
– Я дачу хочу, – сказала жена. – Ты бы хоть в стриптизёры пошёл, вон, как у тебя всё выпирает.
Гоша вздохнул в третий раз.
– Кать, ты же меня своими ревностями сгноишь.
– Будешь приносить деньги – не сгною. А то ты только в постели мужик.
– Ты чё, серьёзно?
Гоша испугался. Что это на Катьку нашло? Как сидел у неё на шее, так и сидит, никогда она его деньгами не попрекала. Вдруг и правда заставит перед богатыми дамочками извиваться?
Он встал, обнял Катьку сзади и поцеловал в шею.
– Катю-юш… – промурлыкал он.
– Убери лапы. Быстро убери.
– Ну Катю-юш…
Он уже мял её грудь.
– Отстань, не хочу.
Но он не отстал, и Катька, наконец, сдалась:
– Ну, ладно, неси меня.
Когда они уже лежали, расслабившись, и пускали дым в потолок, Катька внезапно сказала:
– Ну что?
– Хорошо, – ответил Гоша.
– Насчёт стриптиза что?
– Кать, ты что? Тебе что-то не понравилось?
– Вот дурак. Если мне что-то не понравится, я тебя в два счёта на улицу выставлю. Знаешь, сколько в «Континенте» за вечер зарабатывают? Двести-триста денег.
– Ты что, там была?
– Ага, Денис водил. Кстати, сегодня Денис придёт в гости, так что вечером можешь быть свободен. А я с ним поговорю насчёт тебя.
– Катюша, но я не хочу в клуб. Я и танцевать не умею.
– Не умеешь – научат. Там не танцуют. Ничего, тебе на пользу пойдет. Погоняют в спортзале. Злее станешь. В общем, чтоб с шести вечера тебя здесь не было. Сходи к своему Солженицыну, пива попей. Денег я дам.
Катька вскочила, вытащила из сумочки несколько денег, бросила на стол. И пошла в душ.
Иван Солженицын был однофамильцем известного писателя, работающего в жанре «чёрного» триллера. С Гошей они три года проучились в одной группе на факультете земельных свойств.
Медное и огромное солнце за окном клонилось к закату, – так было всегда, когда Гоша оставался в квартире один. Катька была на работе, её фирма изготавливала печати на все случаи жизни. Захочет человек, скажем, попасть в Саратов, закажет на фирме соответствующую печать-штамп «Буду в Саратове с… до…», приложит к своей расписке – и всё, он уже едет в Саратов. Захочет изменить форму черепа. И тут печать выручит – «Выбранную мной форму черепа следует считать настоящей». Главное деньги заплатить.