— Жить с кем-то под одной крышей, — продолжил он, так и не дождавшись моего вопроса. — Я подумывал о том, чтобы сделать эту комнату звуконепроницаемой. Малейший шум…
— Да, сэр, — сказал я и демонстративно зевнул.
— Мне показалось, наверное, — кивнул он, — без нормального отдыха сознание начинает чудить. Не помню, когда я спал в последний раз.
— Дня четыре назад, — сказал я.
— Или когда нормально ел…
Я не ответил. Раз он не может просто попросить, я не буду ничего предлагать. Хочет проявить упрямство — что ж, на здоровье. Мне его тоже не занимать.
— А знаешь, Уилл Генри, когда я был помоложе, я мог неделю прожить без сна, на одной только буханке хлеба. Однажды я отправился в поход в Анды с одним только яблоком в кармане… Так ты точно уверен, что это не ты гремел на кухне?
— Да, сэр.
— Шум прекратился, когда я позвал тебя. Может, ты ходишь во сне?
— Нет, сэр. Когда вы меня позвали, я был в постели.
— Ну да, ну да.
— Это все, сэр?
— Все?
— Вам нужно что-нибудь еще?
— Может, ты не признаешься мне из-за ватрушек.
— Из-за ватрушек, сэр?
— Ты спустился вниз среди ночи, чтобы перекусить, а теперь не признаешься, потому что знаешь, как я их люблю.
— Нет, сэр. Ватрушки на месте.
— Да? Что ж, это хорошо.
Ладно, все равно это неизбежно. Сам он не пойдет на кухню и не попросит меня принести ему поесть. Но как только я вернусь в постель, он снова станет звать меня, пока моя воля не будет сломлена. Так что я поплелся на кухню, поставил чайник, заварил свежий чай и выложил на блюдо ватрушки. Зевая, я поставил все это на поднос и понес в его комнату.
Пока меня не было, Доктор приподнялся. Он сидел, облокотившись о спинку кровати, скрестив руки на груди и опустив голову, погруженный в свои мысли.
— Что это? Чай с ватрушками! Как предусмотрительно с твоей стороны, Уилл Генри!
Он рукой указал мне на стул. Подавляя глубокий вздох, я сел. Это тоже было неизбежно — посидеть с ним рядышком. Уйди я — и через пару минут он снова меня позовет. Если отказаться сидеть с ним, он с презрением спросит, не устал ли я случайно.
— Вкусные ватрушки, — похвалил он, откусывая маленький кусочек. — Но мне не съесть обе. Возьми одну себе, Уилл Генри.
— Нет, спасибо, сэр.
— Видишь ли, я могу расценить отсутствие у тебя аппетита как свидетельство того, что ты все же был на кухне, когда я слышал там грохот. Кстати, ты ничего там не видел?
— Нет, сэр.
— Наверняка это была мышь, — сказал он. — Ты уже поставил мышеловку?
— Нет, сэр.
— Не уходи пока, Уилл Генри, — сказал он, хотя я сидел не шелохнувшись, ведь это может подождать до утра. Он сделал глоток чая. — Хотя что это за мышь должна быть, чтобы наделать столько шума! Я думал об этом, пока тебя не было. Возможно, как Протей, она обладает способностью менять форму, от мыши до человека, и она просто хотела взять немного сырного соуса для своей семьи. Ха! Смешная мысль, а, Уилл Генри?
— Да, сэр.
— Я вообще-то редко шучу, мне это не свойственно. Только если очень устану, Уилл Генри.
— Я тоже устал, сэр.
— Тогда что ж ты сидишь здесь? Иди спать.
— Хорошо, сэр. Я, пожалуй, и правда пойду.
Я встал, пожелал ему спокойной ночи без особого энтузиазма, потому что хорошо знал, что мне спокойной ночи ждать не приходится. Вышел из комнаты, но даже не успел пересечь холл. Выходя, я начал считать, и уже на счете «пятнадцать» он снова позвал меня.
— Я не закончил свою мысль, — пояснил он, махнув на стул, чтобы я садился, — думая о нашей гипотетической мыши, я вспомнил о Протеус Ангуинус.
— Нет, сэр, вы упомянули Протея, — напомнил я ему.
Он нетерпеливо помотал головой, разочарованный моей тупостью.
— Протеус Ангуинус — Протей Змеевидный. Вид слепой амфибии, обнаруженной в Карпатских горах. Эта ассоциация повлекла за собой следующую: Гальтон и вопрос евгеники.
— Конечно, сэр, — сказал я, хотя, разумеется, понятия не имел, о чем он. Я в жизни не слышал ни о Протеус Ангуинус, ни о Гальтоне или евгенике.
— Потрясающие существа, — сказа монстролог. — И превосходный пример естественного отбора. Они обитают глубоко в беспросветных пещерах, однако у них сохранились глаза. Гальтон привез первый экземпляр этого вида домой в родную Англию после своей экспедиции в Адельсберг. Он был другом моего отца — и Дарвина, конечно. Отец очень ценил его работы, особенно по евгенике. В нашей библиотеке есть подписанная автором книга «Наследственная гениальность».
— Неужели? — пробормотал я механически.
— Я знаю, что они регулярно переписывались, хотя, судя по всему, и эту переписку отец уничтожил — как и все письма, полученные им когда-либо.
Все письма? Я вспомнил о пачке нераспечатанных писем сына к отцу, пылящихся на дне старого сундука. «Как бы я хотел, чтобы ты написал мне…»
— Когда я вернулся из Праги в восемьдесят третьем, чтобы похоронить его, не осталось ничего, кроме книг. Только еще тот сундук и некоторые записи о видах, представлявших для него особый интерес, которые он, вероятно, не в силах оказался уничтожить. А уничтожил он все вплоть до последнего носка и шнурков — все свидетельства того, что он жил на свете. Он и сундук бы уничтожил, если бы не проглядел его в темноте под лестницей. Последние годы своей жизни он был одержим ненавистью к себе и религиозной лихорадкой. В конечном счете, когда его нашли мертвым, он лежал голым на кровати в позе эмбриона.
Доктор вздохнул.
— Я был в шоке. Я понятия не имел, как далеко все зашло. — Он прикрыл глаза. — Отец всегда был человеком с чувством собственного достоинства, обладавшим благородной внешностью, гордым вплоть до тщеславия. И вдруг такой унизительный конец… этого даже представить себе невозможно было. Мне, во всяком случае.
Он погрузился в молчание и уставился в потолок, а я подумал о Хезекии Варнере, у которого и занятия-то другого не было.
— Но в моей памяти он остался другим, я сохранил иной образ — образ Алистера Уортропа десятилетней давности, когда мы виделись с ним в последний раз.
Уортроп стряхнул с себя задумчивость и повернулся ко мне, положив голову на свою ладонь. Его темные глаза поблескивали при свете ночника.
— Я опять отвлекся, да, Уилл Генри? Ты должен прочесть «Наследственную гениальность» когда-нибудь. После того как прочтешь «Происхождение видов», но прежде, чем возьмешься за «Закат человечества». Это будет правильно и тематически, и хронологически. Влияние этой книги может оказаться очень полезным. Революционная идея того, что потомству передаются как ментальные, так и физические черты. Отец подхватил ее сразу и даже написал мне об этом. Это — одно из его немногих писем; я до сих пор храню его где-то. Гальтон делился с отцом первыми выводами, а отец считал, что эта теория применима и в его сфере изучения. Захватывающая альтернатива: взять наиболее злобные виды — такие, как наши друзья Антропофаги, и попытаться усилить те черты вида, которые мы хотим, а плохие черты подавить путем селективного разведения. Это могло бы перевернуть нашу отрасль знаний — монстрологию. Евгеника могла бы стать ключом к спасению предметов нашего изучения от уничтожения и вымирания. С приходом человека дни монстров оказались сочтены, а с помощью науки (и отец верил в это) можно найти способ «приручить» людоедов — так, как приручили вероломного волка, превратив его в верную собаку.