Он перевел взгляд своих пепельных глаз на Малакки:
— Насколько ты приблизился?
— Приблизился? — эхом отозвался Малакки. Казалось, он немного ошалел от мощи, исходящей от Кернса, от его притягательности.
— Да. Насколько ты приблизился к тому, чтобы нажать на курок и выбить ему мозги?
Малакки опустил глаза в тарелку:
— Не знаю.
— Не знаешь? Хорошо, я спрошу иначе: в тот самый момент, когда ты приставил дуло к его лицу, когда ты мог всадить ему пулю в лоб, разнести его череп на части, лишь слегка нажав на курок, — что ты почувствовал?
— Страх.
— Страх? Хммм… Ну, возможно… Но не почувствовал ли ты также определенного… как бы это сказать?… Определенного восторга?
Малакки помотал головой. Он был потрясен, но одновременно, как мне показалось, заворожен и как-то подчинен, покорен этим человеком.
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Да прекрасно ты понимаешь! Момент эйфории, когда чья-то жизнь оказывается вот здесь, в твоей власти!
Он вытянул вперед руку, раскрыв ее ладонью вверх.
— И ты решаешь их судьбу — ты, а не невидимое сказочное нечто. Было у тебя так? Нет? Ну, что ж, надо полагать, для того, чтобы испытать это, нужно иметь настоящее намерение. Желание. Волю. Ты не намеревался его убивать, ты не хотел на самом деле снести ему череп.
— Мне казалось, хотел. А потом… — Малакки посмотрел в сторону, не в силах закончить фразу.
— Поэтическая натура и правосудие… Слушай, а вот мне интересно, если бы Уортроп постучался в дверь вашего дома и сказал твоей семье: «Скорее бегите отсюда, поблизости разгуливают безголовые людоеды!» — твой отец просто захлопнул бы дверь или отправил бы Уортропа в ближайшую психлечебницу?
— Это глупый вопрос, — сказал Малакки. — Потому что Уортроп нас не предостерег. Он никого не предостерег.
— Это не глупый, а философский вопрос, — поправил его Кернс, — и потому бессмысленный.
Когда мы наконец вышли, Доктор мерил шагами двор. О'Брайан стоял поблизости, рядом с большой телегой, в которой уже лежали чемоданы Кернса. Взглянув на них, английский денди всплеснул руками и воскликнул:
— Да что ж это со мной?! Я чуть не забыл! Уилл, Малакки, бегите скорее наверх и тащите мой ящик и маленький черный несессер, да поживее! Несите очень осторожно, особенно ящик — в нем хрупкий груз.
Оказалось, он уже закрыл крышку ящика и обмотал его шелком, обвязав той же веревкой, что и раньше. Я поставил маленький черный несессер сверху, но Малакки сказал:
— Нет, Уилл, так он упадет, когда мы будем спускаться по лестнице. Давай его сюда, я повешу его на руку… А он легче, чем я думал, — сказал он, когда мы несли ящик вниз, — что в нем?
Я признался, что не знаю. Я говорил правду; я не знал, но я подозревал. Это было жутко — так жутко, что и в кошмарном сне не привидится; просто уму непостижимо. Но это и была монстрология — наука, изучающая непостижимое.
Мы погрузили ящик рядом с чемоданами. Кернс то подбадривал нас, то предостерегал:
— Грузите, грузите, мальчики! Не так быстро, не так быстро — аккуратнее!
Потом он осмотрел весь груз, быстро кивнул и затем вытянул шею, глядя на небо изучающим взглядом:
— Будем надеяться, эти облака развеются, Пеллинор. Сегодня ночью нам позарез надо, чтобы было полнолуние.
Доктор, Кернс и О'Брайан отправились с грузом; мы с Малакки поспевали за ними верхом: Малакки — на жеребце Доктора, я — на своей кобылке.
С каждым шагом, неумолимо приближающим нас к месту жестокого убийства его семьи, Малакки все больше замыкался в себе; взгляд его снова приобрел то жуткое потустороннее выражение, которое было в нем в день нашей встречи в церкви. Знал ли он уже, в глубине души, что за судьба уготована ему? Предчувствовал ли, что едет навстречу черной пропасти? Если и так, он не свернул назад.
Около полудня мы встретились с Морганом и его людьми у дома Стиннетов. Между Доктором и Кернсом вспыхнул спор, не в первый и не в последний раз за эти два дня. Кернс желал осмотреть место кровавого побоища; Уортроп хотел немедленно начать приготовления к страшному, вселяющему суеверный ужас, ночному предприятию.
— Я не ради извращенного удовольствия хочу осмотреть дом, Уортроп, — сказал Кернс — Ну, не только ради этого. Вы могли что-то упустить, а оно может оказаться полезным.
— Что, например? — спросил Доктор.
Кернс повернулся к Моргану; тот выглядел измученным, глаза покраснели — было ясно, что он не спал всю ночь.
— Констебль, вы охраняете место преступления. Пожалуйста, могу я его осмотреть?
— Если вы считаете это настолько необходимым, — раздраженно ответил Морган. — Я дал согласие полагаться на ваши суждения и ваше руководство, так что…
Кернс коснулся шляпы кончиками пальцев, подмигнул и исчез внутри дома. Констебль повернулся к Уортропу и выдохнул:
— Если бы вы не поручились за него, Уортроп, я принял бы его за шарлатана. Он слишком весел и беспечен для такого жестокого и беспощадного предприятия.
— Это веселье и радость человека, идеально подходящего для такой работы.
Морган приказал О'Брайану ждать Кернса у дверей, а мы присоединились к его помощникам, ожидающий в церкви. Констебль выбрал для участия в охоте шестерых мужчин. Они сидели на передней скамье — там же, где вчера сидел, сжавшись в комок, Малакки. Сбоку у них стояли винтовки, выражение лиц было твердым и решительным, взгляд — пристальным, когда Морган представил им монстролога.
— Это Доктор Уортроп, для тех из вас, кто его не знает или не слышал о нем. Он… крупный специалист в этой области.
Доктор серьезно кивнул, но никто ему не ответил и не кивнул в ответ на его сдержанное приветствие. В удручающем молчании мы ждали, пока Кернс закончит свою отвратительную инспекцию. Один из мужчин поднял винтовку и как бы прицелился; потом перебрал ее и, удовлетворенный ее состоянием, снова поставил родом с собой.
Малакки сидел рядом со мной. Он не шевелился и не говорил, только смотрел вверх на распятие. В какой-то момент Морган остановил взгляд на нас и прошептал Уортропу:
— Вы, конечно, не собираетесь брать мальчиков с собой?
Доктор помотал головой и прошептал что-то в ответ, но что — я не смог разобрать.
Через полчаса двери распахнулись, и Кернс стремительно зашагал по проходу. За ним поспевал О'Брайан, словно обломок, несущийся в стремительном потоке.
Он прошел мимо нас, не обращая внимания, к центру, где с минуту стоял, не оборачиваясь, спиной к нашей маленькой пастве, задумчиво глядя на крест; по крайней мере, так могли подумать те, кто его не знал. Морган терпел, сколько мог, потом встал с места, и голос его раскатисто пронесся под сводами церкви: