Вся жизнь спектакль,
Я в ней – актер.
Актер – Лицедей.
Добряк и злодей…
Человечек сделал упор на слове «злодей», и голос его в этот миг прозвучал холодно и зловеще.
Наконец Лицедей перестал напевать и обернулся. Лицо его было искажено злобой, с черного ножа, зажатого в руке, капала на пол кровь.
– Как дела, уважаемый? – хрипло спросил он. – Кажется, я вас слегка удивил?
Он посмотрел на нож, перевел взгляд на Глеба и усмехнулся:
– Думаю, сейчас ты заливаешь горе водкой. Ну, или что ты там пьешь… Но тебе пора остановиться и взяться за дело. Ты наверняка уже понял, что у меня есть План.
Человечек, не глядя, взял со стола кусок окровавленной плоти, бросил ее в рот и принялся жевать.
– План, – повторил он, сглотнув. – И ты поможешь мне его осуществить.
Лицедей вытер окровавленные губы рукавом черного балахона, воровато огляделся по сторонам, затем чуть приблизил лицо к камере и проговорил заговорщическим голосом:
– Ты, конечно, знаешь катран [3] на Дубнинской? Завтра там состоится игра. За столом будет сидеть молодой человек по имени Максим Коновалов. Все, что от тебя требуется, – это обыграть мальчишку. Ощипать его как липку! Выпотрошить, как старую куклу!
Лицедей нашарил на столе еще один кусок мяса жертвы, сунул его в рот и проговорил, жуя:
– Сделаешь это – получишь свою подругу обратно. Я бы пожелал тебе успеха, но ты справишься и без моих пожеланий. Пока!
Экран погас, но вдруг осветился снова. На этот раз человечек стоял прямо перед «камерой», и лицо его – свирепое, отвратительное – заполнило собою весь экран.
– Забыл предупредить, – отчеканил он. – Если проиграешь – быть беде. Шторму, ливню, молниям и прочим ужасам. Да, и не вздумай никому рассказать о моей просьбе! Иначе… – Он усмехнулся, оскалив зубы, и провел ножом себе по горлу. – Иначе сам понимаешь, что будет.
Экран снова погас. Ролик закончился.
Глеб обессиленно опустился на диван. Вот и требование. Игра в катране на Дубнинской. «Обыграй Максима Коновалова! Выпотроши его!»
Внезапно Глеб почувствовал себя сломленным и опустошенным. Все его выкладки оказались неверными, размышления – ошибочными. Противник приступил к осуществлению своего Плана, но теперь, когда это произошло, Глеб понятия не имел, с чем именно он имеет дело.
А вот Лицедей, похоже, очень даже неплохо осведомлен об обстоятельствах жизни Корсака…
Несколько минут Глеб сидел неподвижно, затем поднял телефон к глазам и нашел в справочнике номер одного своего знакомого-букмекера.
– Алло, Паша? – хрипло проговорил он в трубку. – Это Корсак. Я слышал, завтра на Дубнинской будет игра… Да-да, слухами земля полнится, и все такое. Расскажи мне про нее… Так… Так… Кто из толстосумов будет?.. Вот как? Но ведь он совсем еще пацан… Да, понимаю… Понимаю… Нет, пока еще не решил. Я перезвоню тебе через час-полтора.
Глеб отключил связь и положил телефон на журнальный столик. Несколько секунд тупо смотрел на мерцающий дисплей, вздохнул и откинулся на спинку кресла.
Итак, Лицедей его не обманул: игра действительно состоится. Корсак потянулся за бутылкой водки, намереваясь смешать себе новый коктейль, но остановился – нехорошо начинать завтрашний день с похмелья.
Максим Коновалов – сын миллионера, двадцатилетний оболтус и кутила, прожигающий жизнь в ночных клубах и подпольных игровых залах. Любит подраться. Кажется, в прошлом году сломал кому-то позвоночник в ресторане, не то официанту, не то посетителю, который косо на него посмотрел. Вот с этим-то отморозком и предстояло сразиться Корсаку.
Однако настоящим противником Глеба был не этот двадцатилетний мажор и хулиган, а неведомый убийца по кличке Лицедей. Корсак был твердо намерен проникнуть в замыслы противника, хотя прекрасно понимал, что играть ему придется вслепую.
Сначала вернулся слух. Это случилось не внезапно – постепенно. Сперва она услышала гулкий шум, похожий на шум прибоя, только лишенный ритма, а потом звуки начали упорядочиваться, обретать структуру и смысл. Они то затихали, то накатывали волнами, и в конце концов сквозь завесу шума она различила человеческую речь. Голоса звучали словно бы в отдалении, но Маша каким-то образом поняла, что говорят где-то совсем рядом с ней.
– Это вторая машина, – голос скрипучий, угрюмый, неприятный.
– И что? – Легкомысленный, простодушный голосок.
– Про вторую мы не договаривались.
– Не договаривались? Хант, ты что-то попутал!
– Про вторую мы не договаривались, – упрямо повторил скрежещущий голос.
– Да ты что, Хант? Вчера тебе Семеныч говорил!
– Он не заплатил.
– Заплатит потом!
– Нет. Ты знаешь правила.
– Твою мать, Хант! Куда же мне теперь ехать?
– Я не знаю. Есть правила полигона ТБО.
– Вот заладил – правила, правила! Помешался ты на этих правилах. Ладно, давай я тебе отстегну четверть обычной таксы, а остальное…
– Нет. Правила…
– Заткнись ты со своими правилами, Хант!.. Эй, ты что?! Я же пошутил!.. Эй, кончай!
Послышался шум борьбы, затем – испуганный окрик:
– Отпусти меня! Убери свои грабли! Ах ты, крысиный король!.. А-а!
Послышался грохот и звон стекла, хриплый протяжный стон… И вновь – шум. Затем – тишина.
Пауза длилась недолго. Где-то наверху заскрипела дверь, задвигали стульями. А потом голос – новый, высокий – проговорил:
– Жестко ты с ним, Хант. Надо проверить, не свернул ли ты ему шею?
– Он нарушил правила.
– Да-да, я не спорю, – примирительно проговорил новый голос. – Вот тебе бумажка. Со всеми печатями. А вот конверт. Можешь не пересчитывать… Ох, Хант, какой же ты недоверчивый!
– Есть правила. Я должен пересчитать.
Вздох и ответ:
– Ну, валяй, считай.
Очередная пауза, и высокий голос произнес:
– А что за мужик к тебе приезжал на «Ниссане»? На нашего брата, водилу, не похож. И на проверяющего чиновника.
– Это был… антиквар.
– Антиквар?
– Да.
– А-а, понятно. По-прежнему впариваешь этим придуркам рухлядь?
– Я не впариваю. Они сами покупают.
– Да я верю, верю. Черт, Хант, не смотри на меня так! Пересчитал?