Он издал глухой звук, похожий на звериное рычание, и молниеносным движением перехватил руку, сжимающую нож. Человек вскрикнул от неожиданности и попытался вырваться. И тогда он вывернул эту теплую руку, да так, что послышался хруст костей.
Что было потом – он почти не осознавал. Перед глазами у него промелькнули перекошенные от ужаса лица, снова послышался тошнотворный хруст, потом его лицо обожгло холодом, и он понял, что лежит.
Он уперся в снег руками и приподнялся. Посмотрел вокруг. Два мертвых тела лежали на снегу. По нелепому положению голов он понял, что у обоих свернуты шеи.
– Ты их убил! – крикнул голос из прошлого. – Ты болен! Это все твоя болезнь!
– Нет, – прохрипел он срывающимся голосом. – Нет!
Он поднялся на ноги и, пошатываясь, побежал прочь. И в эту секунду он почувствовал свою жертву. Он неожиданности он остановился, поднял голову и втянул ноздрями морозный воздух, хотя и не мог учуять ее запах. Он посмотрел налево, потом направо и снова принюхался. Тот, Кого Он Искал, был где-то неподалеку. Между ними словно бы протянулась невероятно длинная, невидимая нить, как между двумя слепцами, ищущими друг друга во мраке.
Он повернулся направо, опустил голову, сгорбился и побежал по снегу, стараясь не потерять эту нить, невидимую, зыбкую, готовую в любой миг исчезнуть, связывающую его с жертвой, ради которой он воскрес из мертвых.
Город был погружен в утренние сумерки. Электронное табло термометра над входом делового центра показывало минус двадцать два градуса. Люди передвигались по улицам короткими перебежками, словно мороз был зверем, от которого можно было уйти.
Маша Любимова сидела в салоне своего автомобиля, но, глядя на замерзших прохожих, тенями скользящих по сумеречному городу, она чувствовала, как ее саму пробирает дрожь. Прижав телефонную трубку к уху, она услышала голос матери:
– Здравствуй, Мария!
Голос звучал холодновато, впрочем, как всегда.
– Привет, мам! Рада тебя слышать!
– Хватит изображать радость, милая. Я ведь знаю, что мой голос для тебя не приятнее зубной боли.
– Мама, – с упреком сказала Маша.
– Ничего, я не обижаюсь. В конце концов, терпеть нападки детей – удел всех молодых матерей, которые пытались жить не только ради ребенка, но и для себя.
– Молодых? – опешила Любимова. – Ты ведь родила меня в двадцать пять.
– Не обязательно было мне об этом напоминать, дорогая. Кроме того, современные женщины начинают подумывать о ребенке лишь после тридцати.
– Я родила своего Митьку в двадцать…
– Долго ты еще собираешься изводить меня разговорами о возрасте?
Маша смутилась.
– Прости, мам.
– Ничего, мне не привыкать.
Любимова закусила губу и нахмурилась.
– Слушай, мама, и как это у тебя получается?
– Что именно, дорогая?
– Все время заставлять меня чувствовать себя виноватой.
– Ах, оставь это! Не было бы вины, не было бы и чувства вины. Но я рада, что ты не совсем потерянный в этом плане человек. В отличие от твоего отца, кстати говоря.
Маша не думала, что это было кстати, но возражать не стала.
– Ты давно говорила с ним? – спросила мать.
– На прошлой неделе.
– Этот старый зануда принимает лекарства, которые я ему через тебя отправила?
– Мам, я не знаю. Говорю же: я с ним не общалась с прошлой недели.
– Его телефон молчит.
– Да, я в курсе. Ты же знаешь, когда у него плохое настроение, он отключает телефон.
– Ты должна его проконтролировать.
– Как?
– Как? Съезди к нему. Сегодня же.
– Мам, я не…
– Он зануда и пустозвон, но он не заслужил такого отношения со стороны родной дочери!
Любимова откинула со лба светлую прядь волос.
– Мам, почему бы тебе самой ему не позвонить?
– Не говори глупости, – отрезала мать. – Мы с ним давно чужие люди.
– Но, мам…
– И прекрати мамкать. Я тридцать лет «мам».
Маша усмехнулась:
– Тридцать? Ты мне льстишь.
– Я льщу себе, ты здесь ни при чем. Так ты съездишь к отцу?
Любимова взглянула на циферблат наручных часов.
– Съезжу. Но было бы хорошо, если бы ты сама…
– Передавай ему привет!
Мать отключилась. Маша вздохнула и устало проговорила:
– Если судить по поведению мамы, мое детство все еще не закончилось.
Она набрала номер капитана Волохова и снова прижала трубку к уху.
– Да, Марусь, привет, – отозвался Толя сипловатым, сонным голосом. – Ты уже встала или еще не ложилась?
– Встала. Час назад.
– Чего так рано?
– Бессонница. Решила поехать на работу пораньше, но позвонила мама и попросила навестить отца.
– Она у тебя тоже ранняя пташка?
– Наоборот. Думаю, как раз она еще не ложилась. Наверняка приехала домой от какого-нибудь ухажера.
– Так рано? Зачем?
Маша сдвинула брови.
– Она терпеть не может спать в чужих квартирах.
Толя усмехнулся:
– Твоя мама – зажигалка.
– Да уж, – невесело проговорила Маша. – Слушай, Толь, я задержусь на часок, прикроешь меня?
– Конечно.
– Спасибо! Ты – лучший!
– Да ладно тебе, – отозвался Волохов довольным голосом.
Маша помедлила секунду и осторожно спросила:
– Толь, как ты?
– Нормально, – ответил он басом.
– У врача был?
– Нет.
– Но…
– Говорю тебе – я в норме. – Толя пару секунд посопел в трубку, затем спросил недоверчивым голосом: – Надеюсь, ты не рассказала Старику о моих глюках?
– Нет, – сказала Маша.
– А Стасу?
– И Стасу тоже. Толь, я же обещала, что никому ничего не скажу. Но твоя версия о том, что грабитель просто выключил тебя, звучит не слишком убедительно.
– Знаю. – Волохов вздохнул: – Но другой-то у меня все равно нет.
– Ты обещал, что покажешься врачу и сделаешь ЭЭГ мозга. Мы не знаем, с каким видом ментального воздействия столкнулись.
– Брось, Марусь. У меня не только крепкий череп, но и мощные мозги. Их никаким воздействием не перешибешь.