«Ай да баба! Ай да Прасковья! Выходит, я ей жизнью обязан! — подумал Василий. — Надо немедленно уничтожить грамоту Марфы, пока про нее никто не прознал! А завтра пойду к воеводе, буду плакаться на московского князя Иоанна, погубившего вольность Новгорода, просить разрешения здесь осесть».
Беата чувствовала себя обессиленной и мечтала лишь о том, чтобы удалось здесь отдохнуть несколько дней. Приют нашли в гостином дворе на Подоле.
Все последующие дни Василий был занят тем, что пытался найти возможность попасть к киевскому воеводе Ивану Ходкевичу — полновластному хозяину этих мест. После раскрытого заговора князей он пользовался особой милостью польского короля Казимира. Беата была снова предоставлена самой себе и принялась изучать город, который с каждым днем по-новому открывался перед ней.
То, что она увидела в первый день приезда, было лишь небольшой частью некогда великого и могучего города, теперь словно состоящего из трех раздельных городов: Верхнего, Печерска и Подола.
В Верхнем городе она видела руины великокняжеских дворцов и остатки каменных домов знатных бояр. Неказистые постройки новых поселян сконцентрировались вокруг двух центров — Софиевского и Михайловского Златоверхого монастырей, поражавших красотой, величием, богатством отделки, золотом своих куполов на фоне руин былого могущества и богатства. Здесь чудом уцелела каменная ротонда, внутри богато украшенная, предназначенная для торжественных встреч, устраиваемых князьями, а затем воеводами. Верхний город также делился на три части. Построенные киевскими князьями дворы превратились в развалины, но так и были отделены друг от друга стенами и валами. Некогда мощные высокие валы с деревянными стенами поверху, окружающие Верхний город, частью разрушились, склоны рва в некоторых местах обвалились. Большая протяженность укреплений требовала значительного количества стражников, коих сильно обезлюженный город дать не мог, поэтому Верхний город первым становился добычей время от времени залетавших сюда кочевников-золотоордынцев. В Верхнем городе имелся парадный въезд — Золотые ворота, которые открывались в исключительных случаях, а в повседневности жители пользовались другими воротами. За Золотыми и Лядскими воротами сразу начинался лес, он подступал прямо к городским валам, а за Крещатицкими воротами была топкая, болотистая низина, откуда дорога поднималась на Печерск. Здесь центром была Печерская лавра, словно утопающая в громадном саду — там росло множество фруктовых деревьев.
В Печерске также имелись следы давних разрушений загородных княжеских дворов и новые постройки, тулившиеся к стенам древнего монастыря, который во время набегов служил здешним жителям укрытием. Эта дальняя часть города наиболее понравилась Беате — как ей показалось, этот уголок был свободен от насилия и мирской суеты, здесь приходили мысли о вечности души и бренности тела. Монахи монастыря жили и в кельях наверху, и в подземных кельях святых пещер. Служба велась не только в бесчисленных верхних церквях, но и в подземных, куда женщинам вход был запрещен. Особенно ее поразили рассказы о затворниках, добровольно полностью замуровавшихся в пещерах-кельях, оставив лишь небольшое отверстие для получения просвир и воды. Они отгородились от всего, чтобы ничто мирское не могло их отвлекать от молитвы. Ей рассказали, что тела монахов лавры, отмеченных благочестием, после смерти не поддаются гниению и сохраняются вечно. До сих пор в пещерах находились тела основателей, настоятелей пещерного монастыря, умерших много столетий тому назад. Подобные рассказы привлекали Беату и в то же время пугали, когда она представляла темный подземный коридор с небольшими окошечками-отверстиями в стенах, за которыми находились заживо замурованные люди. Она вновь возвратилась к мысли постричься в монахини после того, как обнаружила на Подоле женский доминиканский монастырь (кляштор), но пока не могла набраться решимости порвать с мирской жизнью.
Вплотную к городу подступали предместья: недалеко от Печерского монастыря предместье Клов, а далее предместье Зверинец, предместье Подола Куреневка с древним Кирилловским монастырем, к которому вела дорога через Иорданские ворота. А в Никольско-Пустынном монастыре, втором по своему значению и богатству после Печерского, Беата столкнулась со своим прошлым — здесь был похоронен епископ Симон из Кафы, приехавший сюда просить помощи у великого князя литовского и уже здесь узнавший, что турки сокрушили все генуэзские крепости, находящиеся в Таврике. Это известие так подейстовало на него, что он тут же умер, сидя за столом. Она прекрасно помнила добрейшего епископа Симона, страдающего излишней полнотой и одышкой из-за хорошего аппетита, несколько раз навещавшего Солдайю во время ее пребывания там.
Утопающий в зелени и садах Киев Беате очень понравился, а вскоре она здесь встретила и купцов из Генуи, и ее начали одолевать мысли о возможном посещении родной Лигурии. Но она была мужняя жена и не мыслила предпринять это путешествие без согласия Василия, с которым была повенчана-соединена перед Богом на всю жизнь.
Василию в конце концов удалось попасть на прием к воеводе Ходкевичу, и он произвел на того благоприятное впечатление. Особую роль сыграло то, что он был участником выступлений в Новгороде против власти московского князя Иоанна. Услышав, что Василий желает поселиться на Киевской земле, воевода пообещал подумать, а вскоре сам вызвал его в замок и предложил отправиться на службу в Чернобыльский повет земянином, получив в пользование пятьдесят литовских волоков [17] земли. Предложение было очень заманчивое, но чтобы обрабатывать землю, требовались средства, которых у Василия не было.
Беата во время всего пути в Киев прятала золотую маску в одежде, часто ей ночью снились странные, страшные сны, после которых она молилась, стремясь изгнать греховные мысли из головы. Когда они поселились в гостином дворе, она спрятала маску в сундук, имевшийся в комнате, и с облегчением вздохнула, так как страшные сны ее отпустили. Но этой ночью ее вновь посетило ночное видение: она стояла у изголовья спящего Василия, занеся над ним кинжал, который стала медленно опускать. Во всех предыдущих снах она в подобных случаях просыпалась, но в этот раз кинжал вошел в тело Василия, кровь расплылась темным пятном по светлой полотняной рубашке. Он открыл глаза и спокойно произнес: «Ты еще не убила меня, но ты станешь виновницей моей гибели» — и закрыл глаза.
Утром, дождавшись, когда Василий уйдет, она открыла сундук и с ужасом обнаружила пропажу золотой маски. Это ее настолько потрясло, что она не пошла, по обыкновению, блуждать по городу, а так и сидела отрешенно на сундуке вплоть до прихода Василия. Узнав о пропаже, Василий немного смутился, а затем соообщил, что золотую маску взял он и под нее получил значительную сумму серебром от армян-ростовщиков для обустройства на выделенной земле. Но, зная, что маска Беате дорога как память, он договорился, что выкупит ее через два года, и они на том целовали крест.