Порошок Билли еще действовал. Майкл лежал в кузове пикапа под грязным брезентом, рядом гремели мотки кабеля. Билли велела не шуметь и не рыпаться, но бьющая через край энергия делала это практически невозможным. Конечно, она напоила человека бешеным снадобьем, а теперь требует тишины и спокойствия?! Эффект получился обратный самогону: все клеточки тела пели в унисон. Мысли словно пропустили через фильтр, отполировав каждую до сверкающей четкости.
«Никаких больше кошмаров, — обещала Билли. — Никаких пропахших дымом толстух с мерзкими скрипучими голосами!» Откуда ей известно про кошмары?
С тех пор как отъехали от черного хода больницы, они остановились лишь раз — на пару минут у пропускного пункта. Мужчина — его голос Майкл не узнал — спросил Билли, куда она направляется. Майкл с тревогой прислушивался к их разговору.
— На восточном поле вышла из строя линия электропередачи. Завтра Ольсон пришлет туда ремонтников, вот и попросил заранее отвезти кабель.
— Сегодня новолуние. За территорию выезжать нельзя.
«Новолуние, почему так важно новолуние?» — удивился Майкл.
— Послушайте, это распоряжение Ольсона. Спросите у него, если хотите.
— Вы же не успеете засветло вернуться!
— Ну, это уж моя забота! Так вы пропустите меня или нет?
Возникла напряженная пауза.
— Ладно, только постарайтесь вернуться засветло!
Через некоторое время пикап опять сбавил скорость. Майкл высунулся из-под брезента. Вечернее небо словно пылало, за пикапом клубилось большое облако пыли, горизонт заслоняла высокая горная цепь.
— Вылезай!
Билли стояла у двери в задней стенке кузова. Особого приглашения Майкл ждать не стал: уж очень хотелось размяться. Итак, его привезли к просторному металлическому ангару с выгнутой крышей, за которым виднелись ржавые топливные баки. Надо же, сколько рельсов! Казалось, железнодорожные пути убегают во всех мыслимых направлениях.
Отворилась неприметная дверь, и из ангара вышел мужчина, перепачканный машинным маслом настолько, что лицо казалось черным. Он оглядывал Майкла с ног до головы и торопливо вытирал что-то грязной ветошью. Поясная кобура, дробовик — Майкл сразу понял: перед ним водитель грузовика, который привез отряд из Лас-Вегаса.
— Это он?
Билли кивнула. Мужчина вплотную приблизился к Майклу — теперь их лица разделяли какие-то дюймы — и заглянул в глаза: сперва в правый, потом в левый. От него пахло скисшим молоком, на зубах темнел налет — Майкл с трудом сдержался, чтобы не отстраниться.
— Сколько ты ему дала?
— Достаточно, — коротко ответила Билли.
Еще один скептический взгляд, и мужчина сплюнул. Чума вампирья, у него слюна коричневая!
— Я Гас.
— А я Майкл.
— Я-то знаю, как тебя зовут, а вот ты знаешь, что это? — Гас протянул Майклу протертый ветошью предмет.
— Соленоид, работающий при напряжении двадцать четыре вольта. С топливного насоса, причем с большого.
— Да ну? И что с ним не так?
— Не знаю. — Майкл пожал плечами и вернул соленоид Гасу. — По-моему, все нормально.
— Он прав, — сказал Гас, хмуро взглянув на Билли.
— Я же тебе говорила!
— Билли утверждает, что ты разбираешься в электрике. Ну, в проводке, генераторах, контроллерах…
Осторожный Майкл снова пожал плечами: зачем раскрывать карты раньше времени? Интуиция подсказывала: этим двоим можно доверять. Не просто же так они его сюда привезли!
— Объясните или лучше покажите, в чем проблема.
Они перебрались через пути к ангару, в котором гудели переносные генераторы и лязгали инструменты, и вошли в ту же неприметную дверь. Внутри оказался просторный цех, освещенный прожекторами на высоких столбах. Мужчины в промасленных оранжевых костюмах суетились возле…
Майкл едва не окаменел от изумления.
Они суетились вокруг поезда, точнее, тепловоза! И это была не какая-нибудь ржавая развалюха, а, судя по внешнему виду, тепловоз на ходу. Весь корпус, даже кабину, обшили металлическими пластинами толщиной как минимум три четверти дюйма, оставив машинисту для обзора маленькую щелку. Двигатель защищал массивный стальной плуг. К тепловозу были прицеплены три товарных вагона.
— С пневматикой и механикой полный порядок, — объявил Гас. — С помощью портативных генераторов мы зарядили восьмивольтовые батареи. А с проводкой что-то не так: от батарей к насосу ток не поступает.
Кровь так и стучала в висках Майкла — он сделал глубокий вдох, веля себе успокоиться.
— Схема есть?
Гас подвел его к грубо сколоченному столу, на котором лежали большие листы хрупкой от времени бумаги с нанесенными синим схемами. Майкл просмотрел каждую и через пару минут объявил:
— Здесь черт ногу сломит! На то, чтобы понять, в чем проблема, уйдут недели.
— Недель у нас нет, — сказала Билли.
— Сколько вы работаете над тепловозом? — оторвавшись от схем, спросил Майкл.
— Ну, лет сорок, — отозвался Гас.
— А у меня сколько времени?
Билли с Гасом обменялись тревожными взглядами.
— Часа три, не больше, — ответила Билли.
53
— Тео!
Он снова на кухне из Старого мира. В открытом ящике поблескивает нож. Ишь как его положили, словно младенца в колыбель!
— Ну же, Тео, давай! Бери нож и вскрой толстухе горло. Тут же полегчает, гарантирую!
Снова этот голос! Он звал по имени, проник в мысли и теперь преследовал его и во сне, и наяву. Сознание раздвоилось: Тео одновременно был и на кухне, и в камере, где сидел уже много дней и боролся со сном.
— Откуда такие сложности, черт подери? Или я плохо объясняю?
Тео разлепил веки — кухня исчезла. Он сидел на нарах, в пропахшей дерьмом и мочой камере с тяжелой дверью. Какой сейчас день, месяц, год? Сколько он здесь торчит? Целую вечность?
— Эй, Тео, ты меня слушаешь?
Тео облизал губы и почувствовал металлический вкус крови. Неужели язык прикусил?
— Что тебе нужно?
За дверью тяжело вздохнули.
— Тео, ты меня удивляешь. Так долго еще никто не держался! Ты у нас рекордсмен!
Тео не ответил. А что говорить? На вопросы голос не отвечал никогда. Порой вообще казалось, что никакого голоса нет и у него галлюцинации.
— Вообще-то некоторые сопротивлялись, — продолжал голос. — Некоторым резать жирную стерву явно не по нутру! — За дверью мрачно усмехнулись. — Уж поверь мне, чего я только не видал!
«Надо же, какие мерзости творит с сознанием отсутствие сна, — думал Тео. — Приказываешь себе бодрствовать, заставляешь мозг работать день-деньской, отжимаешься, приседаешь, пока мышцы не начинают гореть, колотишь себя, до крови царапаешь, и вскоре границы между сном и явью исчезают. Два состояния смешиваются во что-то вроде боли, только хуже, ведь эта боль живет не в теле, а в сознании. Сознание превращается в боль, а с ним ты сам становишься болью».