Угрюмая тень накрыла озеро с горячей водой. Сумерки опустились на базальтовый клык, в кариозной полости которого скрывалась пещерка Ваньки Хлыста. Угли в кострище, темневшем у входа в пещеру, были еще теплы.
Три долгих часа тень и тишина спорили друг с другом, кто же из них теперь правит оазисом.
А потом настал черед ввязаться в спор синему свету.
Он грянул, как ливень, – косыми стрелами лучей. Полился беззвучно, жарко и исчерпывающе.
В тот же миг оазис наполнился потрескиванием и шорохами. Это отваливалась от деревьев потемневшая кора и скрывающиеся под ней слои мышечных волокон. Деревья погибли; вместо них остались, словно печи вместо сгоревших изб, хорды из пористого известняка.
Погибли, не выходя из летаргии, хвостатые лягушки. Вода, слой ила и мембраны коконов оказались хлипкой преградой для смертоносного излучения.
Толстая циновка охряных мхов превратилась в перину из невесомого пепла.
Синий свет пробрался даже в пещерку Хлыстова. Правда, звериное логово держалось дольше всего, но вскоре и оно сдалось. Под сводом зазвучали приглушенные хлопки взрывающихся в тайниках консервных банок.
Хлыстов наблюдал за гибелью оазиса в бинокль.
Верную «мосинку» с примкнутым штыком он держал в свободной руке. В плечо давил мешок, набитый доверху едой. Ветер трепал полы черного макинтоша, а на голове красовалась шляпа с широкими полями: Хлыстов был готов к переходу через пустошь. Его маленькое царство пало, только Ванька Хлыст не раскис. Ванька Хлыст на то и Ванька Хлыст, чтобы улизнуть по-тихому, прежде чем станет совсем горячо.
Пленница сидела неподалеку и бездумно перебирала связанными руками камешки. Глаза ее потухли, а движения были вялы и неуклюжи. Даже одежду она надела кое-как, шиворот-навыворот. И шла за Хлыстовым, едва переставляя ноги, словно желала смерти обоим: ведь синий занавес неумолимо полз за людьми.
Но вот Хлыст опустил бинокль. Поглядел сверху вниз на пленницу, высморкался. Затем дернул за веревку, один конец которой был привязан к его поясу, а второй опутывал баронессе запястья.
Ева мотнулась, как марионетка в руках у начинающего кукловода, и выронила камешки. Это происшествие вогнало ее в еще большую тоску. Она опустила голову, захныкала и принялась подбирать кусочки малинового кварцита.
Хлыстов снова потормошил пленницу: мол, хорош сидеть! Идти предстояло далеко. Путь к ближайшему кораблю – сухогрузу с сахарным песком в трюмах – преграждал стремительно разрастающийся анклав Синих. Хлыстов не рискнул совершить марш-бросок мимо движущейся границы. Он знал, где находятся еще четыре корабля людей, но доберется ли он до них с грузом на веревке? С обузой, которая нетвердо стоит на ногах?
…Или ее прямо сейчас, не долго думая, штыком в шею? Мучиться сударыня-барыня долго не будет, и пули не надо тратить.
Он снова высморкался. Перехватил винтовку поудобнее… затем повесил на плечо.
Нет, жалко. Когда оазис потерян, когда пещера с тайниками потеряна, безрассудно разбрасываться оставшимися вещами. А молодая баба – вещь ценная. Ценнее не отыщешь. Он ее сменяет, обязательно сменяет. Баба ему еще здорово пригодится.
И тогда он решился. Зазвучала нечленораздельная, тягучая речь:
– Подобру пойдешь – подарю, кому пожелаешь. Или… кха… первым встречным, или тем, кто приглянется… кха… тебе.
Баронесса приподняла голову. Секунду или две она вообще не могла понять, что произошло. В тусклых глазах проклюнулись огоньки интереса.
– Entschuldigen sie? – сорвалось с посиневших губ.
Хлыстов положил руку на горло и, морщась, слово в слово повторил сказанное. Он даже запыхался от усердия. «Паучок» недовольно заерзал под ребрами. «Паучку» не нравились внутренние вибрации, которые позволил себе его человек.
– Значит… Петруша говорящий, оказывается… – Ева удрученно покачала головой. – Чего же ты до сих пор молчал?
– С едой мне не о чем толковать, – буркнул Хлыстов. – Ну, что решила?
* * *
В первый день они без труда отыскали место для ночевки.
Синий занавес скрылся за горизонтом. Теперь везде, куда не повернись, были лишь камни и пыль. Ничто не цепляло взгляд. Такой однообразный и унылый пейзаж вогнал бы в тоску даже самого безудержного весельчака.
Сияло красноватое солнце, ветер силился засорить им пылью глаза и сбить с пути. Но Хлыстов уверенно шел вперед и вел за собой баронессу. Ева решила, что он ориентируется по каким-то известным лишь ему приметам. Время от времени ее спутник останавливался, запрокидывал голову и принимался нюхать воздух. Ева же крутила пальцем у виска (правда, только в мыслях). Она ни на секунду не допускала, что Петруша прокладывает путь через пустыню, полагаясь на нюх.
После долгих месяцев, проведенных в яме, простор равнин Ржавого мира пугал баронессу. Выступали слезы, когда она думала о том, сколько сил и здоровья выпили из нее черные скалы. Теперь она ни на что не способна; разве только – идти на привязи за тугим на ум убийцей, субчиком бесчестным и коварным. Как убедительно он разыгрывал немого! Лицемер!.. Будь у нее хоть немного сил! Где же они – силы? Где мужчины, которые клялись когда-то оберегать ее? Ну конечно! – чего только не брякнешь, чтобы добиться расположения родовитой красавицы! Увидели бы ее велеречивые господа в пенсне сейчас – грязную, ободранную, вырядившуюся в лохмотья. Хорошо, что здесь не водятся вши и блохи, – пожалуй, это была единственная поблажка, которую сделала ей лихая судьба.
…Он рванул крышку присыпанного пылью люка.
Ева отшатнулась от рыжих струй, хлынувших в разные стороны. Два раза громко чихнула и наклонилась вперед: оказалось, что под люком скрывалась узкая щель, ведущая под землю.
Опять яма?!
Хлыстов вынул из кармана нож, подтянул баронессу к себе, – их по-прежнему связывала веревка. Раз-два, – и та оказалась на свободе. Жестами (по привычке, что ли?) Хлыстов приказал Еве спускаться вниз.
Баронесса присела на корточки. Хворые глаза не сразу разглядели веревочную лестницу, уходящую в темноту.
– Это ты сделал?
Вопрос повис в воздухе.
Она повернулась к Хлыстову. Проговорила, задыхаясь от ненависти:
– Может, довольно молчанки? Ты ведь раскрыл карты!
Хлыстов мотнул головой и поправил ремень винтовки.
– Ну… Как знаешь… – Она опустила ноги в щель, нащупала перекладину лестницы. Струйки песка срывались с проема и исчезали в темноте. – Если так тебе покойнее…
Свет, который возник непонятно откуда, прогнал тьму. Ева спрыгнула с нижней ступеньки и изумленно округлила губы.
– О-о-о… Боже милостивый… Что это?
Это был отрезок подземного коридора, с двух сторон запечатанный обвалами песка и щебня. Довольно узкий, тем не менее способный послужить надежным убежищем от ночных ветров. Ева подошла к стене и осторожно приложила ладони к отшлифованному до стеклянной гладкости камню. Свет, который лился с его поверхности, тут же стал ярче. В глубине проступили неясные очертания. Ева отпрянула: ей показалось, что на стене проявилось изображение гротескных фигур. С ними было что-то не так… Нечеловеческие пропорции? Звериные маски на лицах? Баронесса подслеповато прищурилась: или это люди со звериными головами?