Лето в Крыму началось с ходу, с наскока, одним махом выдавив на север прохладу после майских дождей. В Симферополе прописалась жара, от которой покрывались сыпью и страдали расстройством пищеварения жители столицы, – те, кому не посчастливилось оказаться здесь по делу, по состоянию здоровья или по немилости государевой.
«Револьвер и бомба – в тайнике под колодой на заднем дворе каретного депо. Повтори!»
Солидный господин в маске Арлекина представился господином Чичиковым. Чичиков так Чичиков, молча пожал плечами Хлыстов. Да хоть Хлестаков, если ему от этого спокойнее. Так вот, Чичиков заставлял повторять каждую фразу, в общем-то, нехитрой инструкции. И Ванька Хлыст повторял, от усердия запинаясь и растягивая гласные.
«Вечером сего дня в дворянском собрании предвидится аншлаг по случаю именин генерала Поповича. Ты войдешь внутрь и устроишь, черт возьми, потеху. Повтори!»
Их встреча состоялась в люксе гостиницы «Бристоль».
Над маской Арлекина сверкала лысина, из-под маски ниспадала окладистая, раздваивающаяся внизу борода. Чичиков и его молчаливый подельник (а тот отрекомендовался, как мсье Чадский) полагали, будто Хлыстов – кретин. Безмозглый мускул, шахматный слон, которого не жалко пожертвовать ради более верткой фигуры. Мсье Чадский откровенно посмеивался, глядя на боевика сквозь прорези узкой карнавальной маски. Он сидел в кресле и поглаживал бородку-эспаньолку холеными пальцами аристократа.
«На дверях нынче будет стоять Мирон Макарыч – милейшей души человек. Поболтай с ним об обороне Севастополя, он – старый солдат и не прочь потрепать языком о былом. Усыпить его бдительность проще пареной репы даже для такого, как ты, голубчик».
Господам было невдомек, что Ванька Хлыст – дока по части притворства и почти актер. Что истинная его натура известна всего нескольким людям, из которых почти все уже покойники. Что за бессмысленными голубыми глазами и толстыми слюнявыми губами скрывается хладнокровный и расчетливый проныра.
Провинциальные интриганы не знали, что человек, присланный Гершуни – руководителем Боевой Организации эсеров – для усиления только что образовавшегося Всекрымского народно-социалистического кружка, успел отличиться в нескольких акциях. В числе которых, не для хвастовства будет сказано, громкое убийство министра внутренних дел Д. С. Силягина. Провинциальные интриганы спешили выкинуть на игровой стол козырь для достижения каких-то сиюминутных выгод.
Впрочем, Ваньке Хлысту было безразлично, в какую сторону повернут его револьвер. Он повторял вводную за господином Чичиковым, точно попугай, а сам думал о том, что неплохо было бы в этот жаркий день угоститься ледяной окрошкой.
«В случае успеха… либо неуспеха – в твоем распоряжении охотничий домик на утиных болотах. Повтори!»
На самом деле существенным было лишь то, где спрятана бомба. Револьвер у него имелся свой: верный, пристрелянный. К бомбам же Хлыст испытывал особый трепет, трепет на грани вожделения. Бомбу он рванет с превеликим удовольствием. По поводу всего остального Гершуни снабдил его несколько иными указаниями, о коих господам Чичикову и Чадскому знать не полагалось.
«Револьвер и бомба – в тайнике … – беззвучно прошелестели губы. Чичиков и Чадский переглянулись. Усмехнулись в бороды. Два великовозрастных валета. – Заберу, как свечереет… На дверях – Мирон Макарыч… Оборона Севастополя…»
Осталось лишь откланяться и покинуть «мадридский дворик». Что Хлыстов сделал без промедления.
Чадский вызвал коридорного. Морща нос, приказал открыть окна: после посетителя в люксе остался резкий мужицкий запах. Чадский небезосновательно боялся, что ядреный дух способен впитаться в шерсть гобеленов.
Чичиков сослался на важные дела в земской управе и попросил его отпустить. Чадский великодушно разрешил. Обладатель бородки-эспаньолки помыслить не мог, что его близкий друг и помощник сейчас же отправится к губернатору домой, где слово в слово повторит весь инструктаж.
Хлыстов тоже не подозревал о каверзе.
Он со спокойной душой хлебал окрошку деревянной ложкой. Иногда в квасе попадались мушиные трупики, – Хлыстов вылавливал их пальцами и раскладывал в ряд на столешнице. Закончив с окрошкой, он выпил кружку чаю с мелиссой, без интереса полистал газету.
Пока он ел, солнце скрылось за черепичными крышами и верхушками тополей. Настало время размять косточки, прогуляться да посмотреть, поменялось ли что-нибудь в старых кварталах Симферополя – в Ак-Мечети – с той поры, когда Ванька Хлыст подрабатывал в Крыму «звездочетом». Лет пять уж прошло… Он оставил пару медяков рядом с полоской из мушиных трупиков и вышел наружу. Жара немного спала, в воздухе пахло свежескошенной травой и конским потом.
Он поднялся вверх по Лазаревской, миновал неспешным шагом и резиденцию губернатора, и дом того самого генерала Поповича, чьи именины ему предстояло посетить в качестве гостя-сюрприза через полтора часа. Он ведать не ведал, что здания, украшенные изысканной лепниной, принадлежат этим достойным господам. Потом свернул на Лазаретную, а с Лазаретной – на Госпитальную. Брусчатки на этих улицах не было в помине, между глинобитными заборами бугрилась старая добрая грунтовка. Хлыстов и оглянуться не успел, как одежда и башмаки посерели от известняковой пыли.
Хлыстову, привыкшему к столичному многолюдью, здешние улицы казались вымершими. Все, кто ему встретился на Лазаретной и Госпитальной, – это старик, крымский татарин, да черноротый пьяница, который тщетно ломился в чью-то калитку с проклятьями и угрозами.
Через пять минут Хлыстов уже крутился возле раскрытых ворот каретного депо.
Он постоял в тени тутовника, послушал, как за оградой ржут лошади и стучат молоты кузнецов. Потом – в обход, по тропинке между двух заборов, под низкими ветвями цветущей бузины. Через крапиву и амброзию в человеческий рост. Тропа была торной, ею явно пользовались не реже двух раз в день. Очевидно, уносили с заднего двора то, что плохо лежало.
Обширный пустырь был обнесен низким штакетником, который мог преградить путь разве что бродячей собаке. Хлыстов засел в зарослях амброзии и стал смотреть в оба глаза. Хоть господин Чичиков уверял, что на задний двор волен пройти каждый, лезть на рожон Хлыстов не спешил.
Вот задняя стена конюшни: серая, сложенная из «дикого» камня. На стену «наползает» земляная насыпь, поросшая роскошными лопухами. Из-за угла конюшни бежит-вьется тропинка. Она огибает груду утопленных в траве каретных рессор, телегу без колес, ту самую колоду, под которой – тайник с револьвером и бомбой, и обрывается перед покосившейся будкой нужника.
Вот и вся картина. Кругом ни души… как по заказу.
Апчхи! – слышится из-за бокового забора. Оно-то понятно: кругом всё цветет и пахнет. Попробуй здесь сдержаться! Затыкай нос, хватай себя за задницу – без толку! Особенно если ты с детства страдаешь жуткой аллергией, а начало июня для тебя – ад на земле! Ты честно предупреждал господина начальника губернской жандармерии, что назначать тебя в засаду – значит ставить операцию под угрозу срыва, но тот и слушать не желал. Топал ногами, плевался и обещал сослать в Сибирь за то, что вздумал спорить…