Затем наших гвардейцев вооружили и увели в пустошь. Там их стали гонять строем туда и обратно, на мой взгляд, довольно-таки бестолково. Купелин сказал, что они намерены «отработать штурм и удержание объекта в условиях основных типов марсианской местности». Поскольку у нас не было специалиста, который бы растолковал, как, собственно, это нужно делать, а боцман и штурман имели смутное представление о тактике наземных операций, им пришлось много импровизировать и спорить друг с другом до хрипоты и взаимных оскорблений.
Отец Савватий и еще полтора десятка добровольцев, прихватив носилки, предназначавшиеся для раненых, и кое-какой инструмент (лопаты, кувалды, зубила и кирки), спустились к килю «Кречета». Распевая невеселые песни волжских бурлаков, они принялись возводить вокруг броненосца каменную насыпь. В ход пошли и остроконечныеобломки величиной с кулак, которых в окрестностях было пруд пруди, и тяжелые глыбы размером с человеческое туловище. Вершина насыпи по планам должна была сравняться в высоте с основным броневым поясом и прикрыть таким образом беззащитную подводную часть корабля. Мне показалось, что эта затея чем-то сродни сизифову труду, однако Северский мне возразил. Он сказал, что без дополнительных укреплений не обойтись, иначе «любой мазурик с динамитной шашкой способен продырявить нам брюхо и подорвать крюйт-камеры». Я не знаю, были ли динамитные шашки у «хозяев», но смертоносные игрушки, плавящие песок в стекло, имелись точно. Значит, неприятель вполне мог бы прожечь сталь двойного дна и пробраться прямиком в крюйт-камеры — хранилища пороха или же в бомбовые погреба. Хотя, если подумать, зачем туда вообще пробираться? Запустил внутрь красного петуха — и амба стальной крепости, а также ее гордым защитникам…
На марсах у «максимов» неустанно дежурили по двое матросов. Целая артиллерийская команда в любой миг была способна оживить скорострельные «гочкисы»; с артиллерией большего калибра мы по-прежнему имели затруднения. Тем не менее электродвигатели, вращающие платформы башенных орудий, нынче работали; внутри каждой башни был припасен запас снарядов и пороха, так что каждый ствол мог рявкнуть пару-тройку раз, и только потом потребовалось бы поднимать боеприпасы из бомбовых погребов и крюйт-камер. Оставалось только научиться стрелять так, чтобы снаряды, весящие в два раза меньше, чем на Земле, ложились в цель, а не на пять верст дальше.
Вообще, конечно, нервы у всех были натянуты, точно якорные цепи, однако постепенно входило в привычку чувствовать себя у врага, как на ладони. С марсов то и дело доносилось громкое «Летуны!», но мы мало-помалу отвадились, услышав предупреждение, бросаться врассыпную, судорожно ища укрытие. Да и летающие машины «хозяев» проносились над броненосцем по весьма широким окружностям, словно делали это для порядка, выполняя формальность, не сильно-то желая к нам приближаться. Лишь однажды особенно наглый летун прошелся над кораблем на малой скорости, едва не оцарапав начищенное брюхо о верхушки мачт. Северский, Купелин и Гаврила обругали моряков, которые, почесываясь, наблюдали за эволюциями летуна. Привычка привычкой, но нельзя же и вовсе праздновать беспечность!
Мы не стреляли в «хозяев», «хозяева» не стреляли в нас. Держу пари, что все это время и у тех и у других чесались пальцы, лежащие на гашетках. Уж не знаю, кому был выгодней этот короткий период вооруженного до зубов нейтралитета: нам, посвящающим время восстановлению сил и способности воевать, или «хозяевам», безнаказанно изучающим нашу диспозицию с высоты.
…Весь день я точно каторжник ворочал каменные глыбы. Маленькое красное солнышко в наших широтах грело вполне прилежно — было тепло, будто в погожий октябрьский день, поэтому все взопрели, сбросили с себя тужурки и форменки. Я сам работал в белой нательной рубахе, немного жалея о том, что после сегодняшней страды ее можно будет разве что отправить в топку котла. Поднимая и перетаскивая с помощью рычагов и сооруженных на скорую руку тележек гранитные и базальтовые плиты весом до полутора тонн, я живо представлял себе, каково было строителям Стоунхенджа, пирамид Гизы и прочих мегалитических сооружений. Сколько спин было сорвано, грыж нажито, а пупков развязано. Черт, и помыться не получится: оставшуюся воду теперь придется беречь как зеницу ока, иначе не выдержать нам «за стенами» крепости «Кречет» даже одной осады.
Честный, прямолинейный физический труд, в котором решает все грубая сила, порой способствует рождению интересных мыслей. Когда мышечная механика работает, скрипя и выпуская пар из доступных отверстий, мозг, утомленный ничегонеделанием, абстрагируется от происходящего. Внутри розовато-желтого лабиринта извилин начинают гулять идеи, которые в другое время появились бы, думается мне, только после посещения винной лавки.
Я вдруг решил, что непременно обязан написать обо всех злоключениях, свалившихся на головы команды «Кречета». Запас бумаги имеется приличный, есть и карандаши, и чернила. А самое главное — усидчивость и навыки литератора, скажу без ложной скромности, присутствуют во мне в достаточной мере.
…Когда-нибудь первые межпланетные корабли людей приземлятся на Марсе; хорошо если к тому времени кто-то из нас будет жив и здоров рассудком. Тогда моя рукопись послужит документальным подтверждением словам выживших. А если нет, то посланцы Земли будут предупреждены… Да-да, их не сможет не заинтриговать громада царского броненосца, бог весть как оказавшаяся в сухом русле марсианской реки, посреди бескрайней ржавой пустоши. Они обязательно найдут «Кречет», а значит, найдут мою рукопись. Они должны знать, что в мировом пространстве людям грозит множество опасностей. Что на планетах, обращающихся вокруг далеких звезд, живут существа, могущие стать коварными врагами человечества. Я напишу обо всех участниках драмы: о «хозяевах» и «конкурентах», о чудесных и одновременно пугающих технических устройствах — летунах и цилиндрах (то, что последние — живые существа, можно не говорить, все равно биология цилиндров вне нашего понимания), обо всех людях и нелюдях, льющих пот по прихоти «хозяев», засыпая грунтом широкие, точно судоходные реки, марсианские каналы.
Я не знаток военной стратегии — каюсь. Я не знаток оружия и морской техники — трижды каюсь. Я не буду даже пытаться реконструировать каждое сражение, каждый ход в этой безумной кампании. Моя задача — рассказать о людях, коим выпал тяжелый крест войны и изоляции на чужой планете. Собрать достоверные образы, показать характеры в динамике, показать личности в час их духовного расцвета и в час падения (что случается с каждым). Написать книгу так, чтоб каждый, кому она попадет в руки, четко представил: вот — Северский; он вовсе не истерик, не сумасбродный, склонный к эпатажу тип. Он — воин, он — катализатор в нашем общем чане с веществами, имеющими разную степень активности. Вот — Стриженов. Он вовсе не добряк, не размазня, свихнувшаяся сразу, как только представилась возможность. Он тоже воин, он видел в своей жизни то, что многим и не снилось! Он действовал в сложившихся обстоятельствах вполне разумно… но проклятая человеческая уязвимость! Никто из нас не выкован из железа. Вот — Гаврила Багров. Он тоже не из стали. Он вовсе не интриговал за спинами офицеров, подбивая судового врача взять на себя командование отрядом. Он заставил слабохарактерного доктора поверить в себя! Заставил почувствовать себя ответственным за жизни людей, находящихся рядом! Такие вот дела…