— Иди, сын мой. И больше не сомневайся.
И мы пошли. Доели обед, взяли в руки кайла и пошли — два простых русских мужика — сколупывать гранит с островных склонов. Ничто так не излечивает от дурного расположения духа, как честный физический труд, — это я заявляю со всей ответственностью дипломированного врача.
До заката могучий киль «Кречета» скрылся под каменным панцирем.
А еще поздним вечером охнула одним стволом шестидюймовая пушка Кане. На марсах тут же заорали и засвистели: я сразу смекнул, что это не тревога; что это матросы ликуют. Выходит, на сей раз снаряд лег в цель или же взорвал каменистый грунт пустоши рядом с мишенью. Значит, Северский нашел новое решение уравнения Лагранжа. Я счел это добрым предзнаменованием.
…Дверь кают-компании едва слышно скрипнула, отворяясь.
— Ваше благородие снова желает чаю?
Я держал в руках два наполненных фужера. На мне был отутюженный китель, чистая рубаха, щедро надушенная «Eau De Cologne», на ногах сияли щегольские штиблеты (их я позаимствовал в вещах покойного Арсения Федоровича Стриженова; надеюсь, он не стал бы возражать). В кают-компании царил полумрак: с разрешения Купелина, я выкрутил электрическую лампочку из патрона, а на середину стола поставил тяжелый канделябр с пятью зажженными свечами.
— С-сударыня изволили сделать мне предложение. Вчера, напомню вам. Это было вчера. Руки мои тряслись, и стоило больших трудов не расплескать из фужеров игристую жидкость.
— Со вчера много воды утекло, ваше благородие.
Она попятилась и, будто нимфа, отступила от света прочь.
— Вы… желаете отменить пропозицию?
— Мы не обучены понимать мудреные слова. Но если вы желаете, чтоб я поселилась в вашей каюте…
— Я говорил со священником, Галя. Отец Савватий готов обвенчать нас, как только вы дадите согласие.
— А как насчет вашего благородия?
— Считайте, что мое согласие лежит в кармане вашего френча.
— Френч не мой, а ваш… Ой, что это?
— Шампанское, Галя. Попробуйте, оно вам понравится.
— Вчера у Мошонкина я пробовала ликер. Он знаете какой приставучий!
— Кто? Ликер?
— Нет. Баталер Андрей Владимирович Мошонкин. Он всю ночь поил меня ликером и умолял стать его женой. Я почти согласилась, жаль — ночь была коротка, иначе бы согласилась полностью.
— Мошонкин женат, — пошел я на циничную ложь. — И детей у него — мал мала. В деревеньке под Симбирском подоконники грызут. Так что на вашем месте, сударыня, я бы не строил иллюзий.
— Да? — В фиалковых глазах прочиталось искреннее недоумение. — Вот подлый… Как же так, ваше благородие? Кому тогда верить?
— Ну… во всяком случае, не нижним чинам с сомнительными фамилиями. Вы пейте шампанское, пейте. Настоящее, французское. А я вам пока поиграю.
Я сел за фортепьяно. Музыкант из меня, скажу вам… Вдобавок пальцы одеревенели после дневных упражнений с кайлом и кувалдой. В моем репертуаре была всего одна композиция, которую я играл более или менее сносно. Всем известная «Боже царя храни!» — эту вещь меня принудил выучить мой консервативный до мозга костей папенька.
Но, не доиграв гимн и до середины, я почувствовал, что шею мою обвили тонкие руки. Горячее дыхание коснулось уха.
— Мы обвенчаемся завтра же, — сказала нимфа с фиалковыми глазами.
Уверен, что эта новость от души повеселила на «Кречете» каждого. Правда, веселье длилось недолго: оптимистическим планам Галины не суждено было осуществиться ни на следующий день, ни позже…
Утром, едва порозовело на горизонте, в зловещий туман, затопивший русло Стикса, ушел отряд Купелина. Остались позади общая молитва и скомканное, испорченное взаимными напутствиями прощание. Двенадцать моряков, надев поверх форменок неприметные на фоне марсианской пустоши рабочие робы серо-коричневого цвета, вооружившись винтовками, револьверами и ручными бомбами, спустились по штормтрапам на сооруженную вчера насыпь и почти сразу стали невидимыми, настолько густым был туман. Отныне отряд Купелина действовал сам по себе. На «Кречет» эти люди вернутся либо со щитами, либо не вернутся вообще. Оставшимся на броненосце было строго-настрого наказано не бросаться сломя голову им на выручку, если что-то пойдет не так.
Видит Бог, в этой затее все могло пойти не так.
Отец Савватий при помощи баталера Мошонкина (какова ирония судьбы!) разворачивал на палубе походную церквушку. Венчание на борту броненосного корабля — доселе небывалый случай в истории царского флота. Прецедент! Жаль, что адмиралтейские хроникеры проведают об этом событии отнюдь не скоро. Было бы интересно узнать, как они станут трактовать случившееся…
Вернее, неслучившееся. Однако приготовления к скромному торжеству мы вели до последнего мгновения. На камбузе в то утро готовили гречневую кашу. Вкусно и по-домашнему пахло растопленным сливочным маслом, клокотала горячая вода в котле, звенела посуда. Галина болтала с товарками — с полногрудой Людмилой и со щуплой, похожей на подростка Аннушкой. Клянусь, я не намеревался подслушивать их насквозь женскую беседу. Я зашел на камбуз за кружкой чаю и услышал то, что не понравилось бы ни одному мужчине.
— Барышни! — обратился я к увлеченным беседой подружкам (их, надо сказать, весьма смутило мое появление). — Никаких подвенечных платьев из занавесок! Даже из новых занавесок! Здесь — война, а не балаган. Галине хорошо и в моих вещах, я попрошу не превращать мою будущую жену, прости Господи, в цыганку!
Сказав это, я чинно откланялся и вышел на палубу.
Погода стояла не в пример вчерашней. Туман рассеиваться не желал, и, с одной стороны, это было нам на руку: я надеялся, что отряд Купелина пройдет под прикрытием белесой завесы большую часть пути. С другой стороны, марсовые ничего не видели дальше своих носов. Лучи боевых фонарей слепо шарили по клубящейся стене, отгородившей «Кречет» от русла Стикса и от пустоши. Дул пронизывающий до души норд-ост, и нечего было думать о том, чтобы заниматься укреплением подводной части броненосца в нательной рубахе и брюках, как я это делал вчера. Кажется, бабье лето в наших широтах закончилось. Сегодня придется облачаться в шинели или в офицерские тужурки.
Кое-кто из ребят начал ворочать камни. Пора было и мне разделить с матросами сей несладкий труд. Или нет? Проклятье! Где отец Савватий? Быть может, он совершит обряд сразу, и мы выпьем по чарке водки да продолжим работу? Действительно, нам тянуть резину нежелательно: во второй половине дня Купелин доберется до каньона, где работают машины «хозяев», и события, думается мне, потекут со скоростью горного потока. Мы церемониться не собираемся, пусть только священник скажет нужные слова, и на этом — баста. Каждого из нас ждет своя вахта: моя — с кайлом среди гранитных глыб, ее — с половником на камбузе.
Кто мне ответит: неужели все женихи чувствуют себя такими же дураками?