Чушь! Бред, навеянный голосом ночной Сирены. Кемпнер-мясник — безумен, как мартовский заяц. Прошло то время, когда он плел интриги и посылал на убой солдат. А теперь капитан даже штаны не снимает, когда ему нужно облегчиться. Он не понимает, что это за ампулы и для чего они нужны.
Впрочем — к черту! Голова трещит по швам. Ай да Кемпнер! Надолго ему, Скворцову, запомнится удар бывшего командира. Скорее к Реми! Скорее, если еще не поздно.
Но уже было поздно.
Дверь в капитанскую каюту — нараспашку. Постель пуста. Ни следов борьбы, ничего такого… Стоят ботинки возле кровати. Висит на спинке привинченного к палубе стула (а вдруг невесомость?) куртка цвета хаки. Как будто Реми вышла из каюты по нужде, и вот-вот зашуршат пузыри линолеума под ее босыми ногами.
Скворцов заглянул в гальюн, потом в душевую, в кубрик, в ходовую рубку.
— Реми! — заорал он что было мочи.
Инженерная, аккумуляторная, реакторная, рециклиционная, карго-зона, трюм…
— Реми! — без толку звал Скворцов, упуская драгоценные секунды. — Реми!
И только крохотные сейсмурии метались под ногами, всполошенные громкими криками.
Тогда Скворцов решился выйти наружу. Он знал, что это сродни самоубийству. Он понимал, что от инфразвука не спасет ни скорострельный карабин, ни револьвер, ни припасы из рюкзака. Но не сидеть же в «Левкое» до рассвета в компании маленьких сейсмурий и скелетов из трюма?
Он с опаской шагнул под свет звезд. Навстречу крилевой пурге. Навстречу неистовому сиянию рифов.
А рифы светились, точно земные города в темную пору. Бело-голубая неоновая дымка стелилась туманом. Над вершинами небоскребов-дендрополипов проплывали звезды летунов, обладающих биолюминесценцией.
У Скворцова закружилась голова, и не из-за удара Кемпнера. Егерь много раз видел фотографии ночных рифовых лесов, теперь же по собственной воле он оказался в эпицентре планетарного преображения. Словно очутился в ином мире, далеко-далеко от Тау Скарабея. Тут все было иначе: изменился облик рифов, изменилась цветовая гамма пейзажа, изменился даже вкус воздуха.
Низкий звук, похожий на гудок парохода, — как у того, на котором Скворцов катался по Яузе в золотые годы студенчества, — раздался на юге. Егерь обернулся и увидел ошеломляющую картину.
На фоне зарева, порожденного люминесценцией рифов, плыли похожие на дирижабли живые создания. Свисали пучки щупалец, вздымались и опадали, точно крылья, широкие плавники, отражали свет круглые, как иллюминаторы, глаза. Никто из колонистов до сих пор не ведал, что в их мире обитает нечто подобное. А те, кому довелось наблюдать этот фантастический полет в ночном небе, могли рассказать об увиденном лишь бактериям на стенах пещер Хардегена.
В следующий миг Скворцов узнал обитателей утробы Большого барьерного рифа.
Под живыми дирижаблями висели, покачиваясь, крабопауки.
И было их великое множество: каждый дирижабль нес до дюжины длиннолапых ловцов двуногой добычи.
Недаром акслы прячутся во время Карлика в пещерах под своими хижинами. Либо просто зарываются в ил, как их неразумные видовые сородичи.
Недаром колонисты запирают двери на семь замков и затворяют окна стальными ставнями.
Карлик — не их время. Ночью Сирена перестает быть Сиреной. Ночью планета превращается в хищника — вроде львиной звезды, вроде губки-вампира.
Каждое ночное существо ведет охоту. И горе дневному обитателю, если ему довелось оказаться вне укрытия! Это — война, которая бушует не первый миллион лет. Это — ничего личного, просто эволюционный механизм. А точнее — революционный, поправил бы Самуил Розенталь, сгинувший экзобиолог.
А потом Скворцов увидел коньков-телепатов. Они двигались редкой цепью в сторону дендрополиповой чащи — какая охота обойдется без загонщиков?
И тогда Скворцов понял, где следует искать Реми.
«Дикий гон» Сирены успел отдалиться от «Левкоя», ну да ничего… Егерь обязательно догонит.
Галактика вращалась все быстрее и быстрее. До нее было рукой подать, но руки оказались неподъемно тяжелыми. Трепещущие искорки звезд оседали в волосах Ремины. Разлохмаченные спиральные рукава обмахивали разгоряченное тело, как лопасти гигантского вентилятора. Пушистые комочки скоплений щекотали кожу.
Реми тихо засмеялась.
— Не шуметь, розовокожий самка! — строго продребезжала венценосная аксла. — Охранять покой. Сильный боль иначе!
Реми испуганно смолкла.
Галактика надвинулась на нее, вобрала в себя. Это оказалось совсем не страшно. Стало легко и тепло. Реми точно погрузилась в горячую ванну, полную ароматной пены. И впрямь как будто запахло морской солью и лавандовым маслом.
Реми почувствовала, что пена смывает с нее усталость, избавляет от боли, исцеляет раны, полученные во время кошмарного путешествия через псевдолаборатории Большого барьерного рифа.
Она словно рождалась заново.
Ощущение повторного появления на свет было таким острым, что Реми почудилось, будто она видит себя со стороны — маленькую, жалкую, корчащуюся от невыносимой боли на остриях стеклянистых трубок. Совсем как Ветерок.
— Розовокожий самка чистая! — заявила аксла торжественно. — Розовокожий продолжать путь.
— Спасибо, — сказала Реми и попыталась подняться. Не получилось. Она повторила попытку. Руки-ноги слушались ее, но что-то им мешало пошевелиться. — Помогите мне! — пролепетала она.
Венценосная аксла приблизилась к ней. Распялила лягушачью пасть до ушей, показала мелкие острые зубы.
— Розовокожий самка не свободный, — произнесла она голосом Грезы. — Сказало, розовокожий самка продолжать путь.
— Ах ты сука…
Реми попыталась дотянуться до этой мерзкой уродины с бугристой крокодильей кожей, но рука наткнулась на липкую ткань…
…Ремину резко бросило вперед. Потом — швырнуло назад. Снова — вперед. И стало беспорядочно мотать из стороны в сторону.
Что за…
Она почувствовала, что задыхается. Забарахталась. Вырвалась из кошмара, хотя сделать это было нелегко. Липкая ткань по-прежнему обволакивала ее. Реми выгнулась дугой, расталкивая неподатливую материю руками и ногами. Вдруг что-то лопнуло, и в тесное узилище ворвался поток свежего воздуха. Реми расширила прореху руками, высунула голову.
Она сидела в глянцево-сером мешке, и мешок этот раскачивался в пустоте. Но не сам по себе — мешок был зажат в громадной клешне крабопаука. Самого ловца разглядеть не получалось, взор застило какое-то серебристое мельтешение, будто тысячи снежинок танцевали в воздухе.
«Криль, — сообразила Реми. — Ночной криль… Значит, я не в корабле? Меня похитили… Снова похитили! Эта мерзкая тварь! Но где же Эндрю? Кортес?»