— А как же…
— Рука? — с усмешкой спросил морпех. — До Пэрис-Айленда, надеюсь, заживет. Если нет — покажешься врачу.
— Нет, сэр, я не про это. Я же… проиграл.
Морпех смотрел ему прямо в глаза, и рекрут почувствовал, что он говорит без насмешки, совершенно серьезно.
— Нет, парень. Ты не проиграл. Ты победил. Самое главное — ты победил самого себя, победил свой страх. Ты шагнул ему навстречу, и неважно, что было потом. Парни, которые могут это сделать, нужны в морской пехоте, потому что мы — те, кто делает то, что сделать невозможно. Ублюдки в Вашингтоне говорят «невозможно», это одно из любимых ими слов, а мы идем и делаем, вот так вот, сэр. Помни, что ты сделал сегодня, и всегда делай так же.
С этими словами вербовщик шагнул за дверь…
Примерно через два часа Джим Гатуик ответил на последний идиотский вопрос анкеты и со вздохом положил карандаш.
— Кажется, все, сэр.
— Все? Вот и отлично. Давай сюда.
Морской пехотинец передвинул к себе толстую пачку исписанных листков, достал очки, которые ему совсем не подходили — круглые стекла, желтая оправа, — нацепил на нос, пробежался взглядом по тексту.
— Ты Гатуик? — вдруг спросил он.
— Да… так точно.
Морпех присвистнул:
— Я был знаком с одним парнем, он служил в Кемп Леджун. Его имя Том Гатуик, не твой родственник?
— Это мой отец, сэр.
Морпех снял очки и положил их на стол.
— А не шутишь? И как он поживает?
— Торгует бензином и товарами для рыбалки и охоты, сэр. Все для фермеров.
— Интересно. А пенсию он получает?
— Да, сэр, за Залив. Его тогда признали ограниченно годным, он и ушел.
— Не шутишь, — подвел итог морпех, — давай руку. Сын ганни Гатуика здесь всегда желанный гость. Хочешь служить, как отец?
— Да, сэр, — рекрут поморщился, рукопожатие было сильным. Очень.
Морпех покачал головой:
— Не стоит. И знаешь, почему? Твой отец служил так, как будто у него не одна жизнь, а по крайней мере девять. Его задница была везде, где было жарко, как на адской сковородке. Во время Just Cause [12] он ринулся на штурм полицейского отделения, откуда по нам палили два десятка парней, всего лишь с огневой группой. То, что он взял его и остался цел, — чудо. А вот в Ираке ему не так повезло. Служи так, чтобы оставаться в живых, сейчас в Корпусе мало по-настоящему хороших парней. Все понял?
— Да, сэр.
— Вот и хорошо. Придешь через три дня. Что с собой брать, знаешь.
На улицу Джим Гатуик вышел уже рекрутом Корпуса морской пехоты США — и поэтому он направился прямо по улице, на этих мексиканских ублюдков, и направился с таким выражением лица, что все сразу стало понятно. Он шел на них, как ледокол идет на таран льдин, яростно и неукротимо, глядя им прямо в глаза.
И мексиканцы, на счету двоих из которых были убийства, в присутствии своих девчонок молча расступились перед ним.
В одном из окон вербовочного пункта шевельнулись жалюзи.
Мастер-сержант Корпуса морской пехоты США неторопливо вернулся за стол, свернул сигарету — он предпочитал самостоятельно свернутые сигареты, которые набивал отборным турецким табаком, безо всяких там отдушек и добавок, которые нужны только педикам. Не спеша выкурил сигарету, окутавшись сизым дымом, потом затушил окурок в пепельнице, которую держал в ящике стола — политкорректность! — открыл окно, чтобы проветрить помещение. Потом, подвинув к себе пакет документов, заполненных рекрутом Гатуиком, снял трубку со старомодного телефонного аппарата, начал набирать номер, который помнил наизусть и которого не было ни в одном общедоступном телефонном справочнике.
— Майора Андерсона, — сказал он в трубку, — это Хилл. Срочно… Да, сэр, это Хилл. У меня здесь есть кое-что интересное, с большими перспективами. Джим Гатуик. Гольф-Альфа-Танго-Виски-Индия-Чарли-Кило. Так точно. Да, он самый. Парень показался мне дельным, сэр. Так точно. Да, спасибо, сэр. Семпер фи.
В последнее время в Соединенных Штатах Америки стала проявляться проблема — несмотря на прирост населения, на превышающую европейский уровень рождаемость, как только до чего-то доходило — так выяснялось, что не хватает людей. Когда вошли в Ирак — стало не хватать людей. Как только вошли в Афганистан — стало еще хуже. Почему-то в Америке последних лет все хуже и хуже обстояли дела с людьми.
Но все-таки люди были. Потому что Соединенные Штаты Америки были великой державой. Этого у них было не отнять.
— Держи ниже. Он обшаривает горизонт, но тебя не видит. Подскочишь прямо перед целью и снова уйдешь вниз.
— Так точно.
Ударный самолет ВВС Израиля F15 Raam (Strike Eagle), модернизированный до уровня Block 20 — более мощная радарная система с элементами от F35, наведение на цели через постоянный канал обмена данными со спутниками США, более мощные и надежные двигатели, частично сниженная радиозаметность — демоном несся над ночной пустыней, иногда опускаясь до тридцати футов над землей. Пилотом был Давид — в который раз подполковник видел, что Давид — пилот от бога, он отключил режим огибания рельефа местности и вел машину на скорости чуть ниже звуковой на таком расстоянии от земли, в обстоятельствах иных ему бы просто оторвали голову за это. Но сейчас от него требовалось именно это, более того — за его спиной сидел полковник (звание присвоили совершенно неожиданно, вызвали в Тель-Авив, пожали руку и вручили новые погоны) Иеремия Эгец, тоже пилот от бога, который сейчас исполнял обязанности оператора систем вооружения. Став комэском, он решил, что должен знать работу не только пилотов, но и операторов боевых систем.
— Левее. Радар прямо по курсу.
Самолет чуть заметно прянул влево, в кабине замигал датчик облучения радаром.
— Поймали? — напряженно спросил Давид.
— Еще нет. Луч рассеянный. Он что-то видит, но не может понять, что именно. Еще левее, зайдешь с разворотом.
— Он не унимается.
Индикатор продолжал мигать.
— До разворота три… два… один… Пошел!
Машина развернулась резко до предела, замигал еще один датчик — критическая высота.
— Выполнил.
— Спокойно. Я начну отсчет.
И в этот момент раздался резкий звонок системы оповещения — оператор радара перевел его из режима сканирования в режим прицеливания.
— Есть захват.
— Работай! Ты успеешь! Пять-четыре-три-два-один-подскок!