– Будешь? – Офицер простецки протянул ополовиненную канистру ему.
Гагик не отказался, принял канистру, судя по весу, уже ополовиненную (это десять литров на четверых, ни хрена себе!), хлебнул раз, потом еще раз – он замерз, и ему надо было согреться. Но напиваться тоже нельзя – если в дороге заглохнет мотор и все будут пьяными – утром будет пять трупов. Коньяк огненным шаром провалился в желудок, заслезились глаза. Потом Гагик отцепил пустую флягу, показал взглядом на нее офицеру.
– Можно?
Офицер махнул рукой:
– Лей, батоно, лей… Тут добра этого…
Не договорив фразу, он вдруг захрапел.
– Вот ведь грузин, в ж… резин… – сказал еще один офицер, сидевший у двери, тот выглядел потрезвее, придерживал автомат, – он как дырчик [95] , на спирту работает.
– Не, грузин – в ж… дыра, – со смешком послышалось с переднего сиденья, – что спереди вливается, сзади выливается.
– Вай, Армен, я все слышу, – сообщил неизвестно как здесь оказавшийся грузинский офицер, не открывая глаз и, что самое удивительное, продолжая храпеть.
– Слышь, слышь. Вот приедем на место, там ты и не такое услышишь. Там тебе Асланян таких вставит – мигом протрезвеешь!
Гагик в этот момент закончил наполнять фляжку. Процесс этот был муторный, надо было лить тонкой струйкой и при этом каким-то образом умудряться попадать в неширокую горловину фляги, и это в движущейся машине.
– А куда едем? – спросил Гагик, которому от двух больших глотков коньяка на голодный желудок захорошело едва ли не больше, чем офицерам, которые явно ехали от стола.
– Военный тайна хочет знать! – сообщил тот же самый грузин.
– Да какой военный тайна… – сказал один из офицеров, судя по всему, более трезвый, чем другие, – тайна тоже. Ты откуда, парень?
– Из разведгруппы, – Гагик не стал уточнять.
– Дело хорошее. Гиви вон танкист, хотя танкист из него как… А мы артиллеристы. Мы в Ходжалы едем.
– А что там?
– Давно в больничке кантуешься? – спросил офицер.
– Да уж больше месяца.
– Э… брат, так ты ничего не знаешь. Ходжалы вчера взяли, сегодня зачистка идет. Нас туда вызвали, наверное, и твои там.
– Азэров там режут, да… – сообщил Гиви, свистя носом.
Никто особо внимания не обратил – пьяный он и есть пьяный.
Перед Ходжалы офицеры остановили машину. Долго блевали на обочину – перепились до такой степени, что один из офицеров, тот самый Гиви, оставил в салоне «АКС-74У». Он, оказывается, сидел на нем всю дорогу! Вот уж воистину – пьяному море по колено. Гагик мог срезать автоматной очередью всех четверых – но это явно были свои. И тем не менее ему было неприятно смотреть на этих явно тыловых «танкистов» и «артиллеристов».
Город Ходжалы уже отгорел, хотя было видно, что совсем недавно здесь был жестокий бой. Разрушенные обстрелом дома щерились оскалом выбитых окон, перекопанная, перепаханная снарядами, раскисшая дорога скользила под ногами.
В местной школе, где был временный штаб армянских сил самообороны, было шумно, весело, как всегда бывает после победы. Кто-то входил и выходил, шумели рации, подъезжали и отъезжали машины, на дверях стоял солдат в каске с азербайджанским флажком, с пулеметом ПК и еле стоящий на ногах. Документы он ни у кого не проверил…
Едва зайдя, в районе раздевалки, Гагик в калейдоскопе спешащих людей наткнулся на знакомое лицо.
– Товарищ капитан!
Капитан Мкртчян, который командовал группой, остановился, недоуменно посмотрел на худющего, косматого парня. Потом его лицо осветила улыбка узнавания, он и сам был небрит уже который день.
– Бабаян?
– Так точно. Прибыл для дальнейшей службы.
– Тебя чо там, не кормили в госпитале? Пойдем-ка…
Капитан завел Гагика в комнату, где когда-то учились дети. Теперь доска была сорвана и на ней, положенной в углу на пол, лежал чей-то спальник, вся мебель частично вынесена, частично свалена в угол, на полу – нанесенный сотнями грязных ботинок толстый слой жирной, липкой грязи. На стене – со старенького портрета с ужасом смотрели на это Владимир Ильич Ленин, Карл Маркс и Фридрих Энгельс.
Капитан втянул воздух, потом протянул руку:
– Давай.
Гагик отстегнул флягу, протянул ее командиру. Тот взял, оценил на руке вес, приложился пару раз, солидно так. Вернул остатки Гагику.
– Живой?
– Нормально…
– Значит, группа сейчас в поле, но тебя добросят. Иди – спортзал там, вон туда идти. Поставят на довольствие, ствол выдадут. Скажи – от меня, там по тылу человек работает, в одной группе в институте учились. Спать хочешь?
– Да как…
– Тогда в бэтээре поспишь. Сходи в столовку, пожри – и через час у главного входа. Там бэтээр будет стоять, на нем доедем. И форму, форму смени, пусть Аслан новую выдаст, не жмотится.
– Есть…
Через час Гагик Бабаян, сытый, в новенькой форме, с новеньким «АК-74» (положение со снабжением медленно, но верно улучшалось) вышел к главному входу, где матерились по-русски и где попыхивал острым, бензиновым дымом старый семидесятый бэтээр. Все полезли на броню, Гагик протиснулся в десант, там лежали какие-то мешки. Уснул, еще когда не успели толком тронуться.
Они приехали, когда все уже было кончено – опоздали. Темнота, куски поля, выхватываемые светом мощных, электрических фонарей, и голоса в темноте. Свои, родные, армянские гортанные голоса…
А еще там пахло кровью. Гагик понял это, когда только вылез из бронетранспортера.
– Строиться! – крикнул кто-то.
Гагик не услышал команды. Забросив за спину автомат, он сошел с дороги и пошел в поле. Споткнулся обо что-то, включил фонарь – труп. Повел дальше лучом – еще один и еще. Трупов было столько, что их невозможно было и сосчитать.
И тогда боец армянской разведгруппы Гагик Бабаян сел прямо в снег у трупа, о который он споткнулся, и сказал:
– Прости, отец…
И заплакал.
И плакал до тех пор, пока к нему не подошел капитан Мкртчян. Постоял немного рядом, а потом жестко, как кнутом хлестнул – спросил:
– А ты думал – как?
Мятеж
Мятеж сторонников генерала Шах Наваза Таная начался примерно в один час тридцать минут по кабульскому времени. Но перед этим произошло несколько событий, о которых надо непременно сказать, чтобы лучше понимать сущность происходящего.