– Мы мошшшем пом-хать дурх дурху. Нет фффойна. Друшшшба.
Доброволец задумался. Вернее, думала мокрица, шевеля усищами, а Озул Душту в это время снова опустил голову и уронил нить слюны на грудь. Птицелов заметил, что ментоскоп снова стал показывать четкую картинку: тоннель с низким потолком и неровным полом. Этот ход, больше похожий на лаз, проделанный кротом, полого вел вниз. Змеились вдоль стен кабели в металлизированной оплетке, сновали по ним и рядом с ними светлячки – точно живые капли ртути. Ход закончился у края круглой, зацементированной ямы. На ее дне копошились сотни, а может – тысячи, мокриц. Из этой шевелящейся массы торчали гигантские ребра, покрытые остатками гнилой плоти, и толстые, словно бревна, мослы. Шевелящаяся масса рванулась навстречу: тот, чьи воспоминания показывал ментоскоп, падал в яму.
Картинка исчезла за вихрем помех. В один миг младший ротмистр очнулся, нашел взглядом профессора.
– Не нужна дружба, – проговорил он. – Ничего не нужно. Кроме вас.
– Сссащем? – Поррумоварруи едва не уронил очки. – Объясссни! Штоб есть?
– Чтоб ходить. Чтоб есть. Чтоб подбирать. Чтоб использовать.
– Как это «подбирать»? Как это «спольсофать»?
– Подбирать и использовать… нет слова.
– Штобы телать то, што вы телаете в… – профессор отчаянно подбирал нужные слова. – В ли-су! Да, в ли-су блиссско к морю.
– Нам нужно то, что есть в лесу близко к морю, – не стал отпираться младший ротмистр. – Оно не принадлежит вам. Оно живое и мертвое. Оно нужно Великой Тагоре.
Профессор промокнул носовым платком пот, обильно выступивший на покатом лбу.
– Оно говорит, что прибыло собирать технические и биологические артефакты в кризис-зоне, – сказал Поррумоварруи. – И что они зачем-то нужны в их… э-э-э… Массаракше.
– Так прямо и сказало? – Фешт недоверчиво усмехнулся.
Поррумоварруи сделал неопределенный жест.
– Уже что-то… – Фешт принялся ходить перед окном туда-сюда.
Его можно было понять, и Птицелов понимал. Настал звездный час Фешта. Он столько лет строил планы, плел паутину, искал и видел во всякой всячине происки иномирян. Теперь же существо, пришедшее из Массаракша, было у него в руках. И этому существу можно было развязать язык…
Профессора Поррумоварруи тоже можно понять. И его час настал. Наконец лингвистические знания, которые он терпеливо копил долгие годы, пригодились в полной мере.
Вот только Птицелов был здесь не слишком-то нужен. Его час уже прошел, дело свое он сделал и мог уходить. Но его никто не отпускал.
– Профессор! Спросите, почему оно говорит на языке грязевиков? Спросите, при чем здесь грязевики? – с трепетом попросил Фешт.
– Как ссснать рус-ской? Быть в Земс-Лье?
– Не на Земле, – последовал ответ. – Земляне на Тагоре.
На мониторах возникла новая картинка: тесный сумрачный коридор, вроде тех, которыми Птицелову приходилось перемещаться по штрафной субмарине, когда они с Васку Саадом охотились в Северном океане на почти мифических электрических кальмаров. Вот только надписи на переборках и на отдельных приборах были сделаны на языке грязевиков. «Иномироход!» – воскликнул про себя Птицелов. Коридор привел в рубку, в ней были два кресла, подковообразный пульт, овальный иллюминатор и еще две сияющие бело-голубой подсветкой приборные панели под подволоком. Тут, конечно, уже ничего не напоминало о старенькой подводной лодке. Взгляд скользнул по пульту, поднялся выше. На иллюминатор, очевидно, выводилась часть информации по работе систем массаракш-корабля или полетные данные – на стекле непрерывно менялись полупрозрачные символы. А за стеклом, далеко или близко – Птицелов пока не понимал, – как будто сияли два маяка. Один – темно-красным светом, второй – золотым. Какова была природа этих «маяков», Птицелов да и все, кто в тот момент смотрел на мониторы, представить не могли. В голову настойчиво лезло что-то про «ослепительный диск», описанный в древних хрониках горских народов Мира и упомянутый в «меморандуме Поррумоварруи». Только тут было сразу два диска…
Потом удивительная картинка исчезла, сменившись унылой сценой из семейной жизни молодого офицера: Озул Душту вместе с женой и тещей перебирал гречку.
Профессор снова вытер испарину, облизнул толстые губы, а затем сообщил негромко:
– Оно подтверждает. За вторжением стоят грязевики. Это они забросили жуков в Мир.
В воцарившейся тишине было слышно, как скворчит и потрескивает цигарка Птицелова.
– Что ж, – Фешт завел руки за спину, выгнул спину. – Вот и свершилось. Война! Спросите, профессор, сколько их? Сколько таких жуков прибыло в Мир?
Поррумоварруи перевел вопрос.
– Множество, – без обиняков заявил доброволец.
На экранах вновь мелькнуло видение ямы, на дне которой кишели мокрицы.
– Их концепция индивидуума и понятие числа может не совпадать с нашим! – вмешался Воокс.
– Не учи ученых! – отмахнулся Фешт и сразу же продолжил допрос: – Спросите, в какие еще районы был высажен десант?
– Везде, – ответил младший ротмистр.
– Оно врет! – прокомментировал Фешт, после того как профессор перевел. – Мы сразу засекли следы их деятельности. Как только дэки сошли с ума, донесения посыпались со всех сторон.
– Быть может, врет. Быть может, нет, – возразил профессор. – Две трети страны лежит в руинах. И не обязательно вторжение этих существ происходит в границах
Свободного Отечества. Кто знает, что творится в Хонти? А в Островной Империи – подавно!
Фешт наставил на Поррумоварруи пожелтевший от никотина палец.
– Спросите, какую роль они играют в планах грязевиков!
– Мы приказываем им ходить, есть и делать, – прозвучало в ответ на очередную фразу профессора.
Птицелов, Фешт и Поррумоварруи переглянулись.
– Пофффтори! Што Земс-Льи прикасссать?
– Земляне не приказывают множеству Великой Тагоры.
– Массаракш! – сплюнул Фешт, выслушав перевод. – Или этот жук – не боевой мутант грязевиков, или он нагло цинично врет!
– Или-или… – уныло сказал Поррумоварруи. – Выбрать придется что-то одно.
– Попробуйте задать вопрос иначе… – начал Фешт.
– Што Земс-Лье делать в Мире?
– Ходят, едят, делают, – ответил флегматично младший ротмистр.
– Што телать?
– Что прикажет Великая Тагора.
– Господин профессор! – обратился к шефу Отдела Птицелов. – Спросите, для чего им артефакты из кризис-зоны? Зачем они разбудили машины, брошенные в «Южном парке»?