— Я все думаю, — сказала она, уставясь на коричневый заварной чайник, — правильно ли мы отвезли мистера Джонса домой.

Обстановка мгновенно накалилась. Кэри уронила чайную ложку. Все три пары ребячьих глаз нацелились на мисс Прайс.

— Но мы же его отвезли, — сказала, наконец, Кэри.

— Я имею в виду, — пояснила мисс Прайс, — бросив его так, на улице. Это получилось довольно грубо.

— Да уж, — заметила Кэри. — Его дом мог сгореть во время пожара, да мало ли что еще. Может, ему в ту ночь негде было ночевать.

Мисс Прайс забеспокоилась.

— Но мы же так договорились — разве нет? — не задерживаться.

— Да, — сказала Кэри. — А помните, мы вас просили, если мы обещаем не задерживаться ни минуты, ни секунды, когда будем его отвозить, чтобы вы разрешили нам потом приехать и навестить его как следует.

— Я ничего не обещала, — поспешно ответила мисс Прайс и налила себе еще одну чашку чая. Размешивая чай, она неуверенно прогово­рила: — Но я полагаю, с ним все в порядке, а вы? Он всегда может поехать в Пеппериндж-Ай...

— Да, — отозвалась Кэри, — надеюсь, ему это удастся.

— И все же, — продолжала мисс Прайс, — в некоторых отноше­ниях мистер Джонс довольно беспомощен. Этот пожар... знаете, говорят, после него были беспорядки, — мисс Прайс, не замечая, что делает, положила в чай лишнюю ложку сахара. — Если бы ему можно было написать...

— Но мы же не можем, — заметила Кэри.

Чарльз откашлялся.

— Вы не хотите, чтобы мы с Полом быстренько слетали на него взглянуть?

Кэри даже рот раскрыла.

— Без меня? — возмутилась она.

— Нет, нет, — вмешалась мисс Прайс. — Было бы несправедливо оставлять Кэри. Возможно... возможно, нам всем следовало бы съездить.

Ребята молчали. Они не отваживались настаивать. Кэри скрестила большие пальцы и неподвижно глядела на скатерть.

— Мы могли бы просто подлететь к его дому и заглянуть в окно. Просто взглянуть, все ли с ним в порядке. Мы не станем его беспокоить. Я думаю, — сказала мисс Прайс, — так будет веж­ливо.

Ребята не проронили ни слова.

— Как только мы увидим, что у него все хорошо, — продолжала мисс Прайс, — мы вернемся и снова заживем припеваючи.

— Да, — осторожно сказала Кэри.

— Правда ведь? — спросила мисс Прайс.

— О, да, — отозвался Чарльз.

— Хотя это мимолетный визит, — объявила мисс Прайс, — мы, я думаю, должны быть готовы ко всяким непредвиденным случаям. — Она сняла со стены саблю и попробовала лезвие пальцем. Кэри и Чарльз складывали одеяла, а Пол разворачивал водонепроницаемую пленку. Было девять часов утра, и все они собрались в спальне мисс Прайс, чтобы приготовиться в дорогу.

— Видите ли, — продолжала мисс Прайс, — хотя теперь я абсо­лютно убеждена в том, что ехать — наш долг, сейчас, в конце каникул, на меня ложится огромная ответственность. Я не уверена, что риск оправдан. Нас могут разоблачить...

— Как это? — удивился Чарльз.

— Мы выглядим слишком из двадцатого века, — пояснила мисс Прайс. — А на этот раз будет день.

— Придумала! — воскликнула Кэри. — Давайте возьмем напрокат какие-нибудь костюмы; мы так делали, когда ставили пьесу в школе.

— Нет, нет, — сказала мисс Прайс. — Я не могу ехать в экстра­вагантном платье. Я в нем перестану быть самой собой. Но у меня есть вот этот черный плащ, а вам будет вполне достаточно надеть халаты и заколоть их булавками у самой шеи.

— Ой, мисс Прайс, это будет ни на что не похоже. Костю­мер подобрал бы правильное платье. У меня есть семь шиллингов и шесть пенсов.

— Это обойдется дороже, чем семь шиллингов и шесть пенсов, — возразила мисс Прайс. — И мы едем всего на десять минут. Халаты вполне сойдут. Ты, Кэри, вечно все преувеличиваешь. А теперь помогите мне скатать матрац.

— Я бы сказала, — заметила Кэри, взявшись за матрац, — что мы будем выглядеть до ужаса экстравагантно, разгуливая по Лондону времен Карла II в халатах из двадцатого века, заколотых булавками у самой шеи...

— Хватит, Кэри. У меня нет ни малейшего намерения разгуливать по Лондону; и радуйтесь, что вообще едете.

ТАК БЛИЗКО...

Эмилиус открыл глаза. И снова закрыл. Ему было больно от света.

— Это сон, — сказал он себе, — кошмар, самый ужасный из всех, что мне снились...

Он чувствовал холод, но был слишком устал и разбит, чтобы осознать, что замерз. Он просто лежал на каменном полу, не пытаясь подняться. Однако через какое-то время глаза его словно сами по себе раскрылись, и он увидел маленькое, забранное решеткой окно и серое небо за ним. Эмилиус резко сел и тут же вскрикнул: движения причиняли ему боль. Он почувствовал запах мокрой одежды, руки его скользнули по полу. Он начал медленно припоминать: вчера — лошадиный пруд, сегодня — костер...

Его предали. Во время Лондонского пожара многие совершенно потеряли головы. Говорили, что причиной был заговор католиков, и что французы забросили зажигательные ядра, чтобы сжечь город. Кто-то донес на Эмилиуса, жившего такой таинственной жизнью в своей тусклой комнате по правой стороне Козлиного переулка, и люди Короля обыскали его жилище. Там они обнаружили свидетельства его занятий колдовством и когда, возвращаясь, Эмилиус поднимался по темной лестнице, наверху его встретили двое незнакомцев, а еще один, появившись неизвестно откуда, отрезал путь к отступлению. Эмили­уса бросили в тюрьму и почти сразу устроили допрос — так раздра­жены были люди. Когда же выяснилось, что он не француз и не замешан ни в каком заговоре, его обвинили в том, что он вызывал пламя при помощи колдовства. Странно, говорили, как это он уехал из города как раз накануне пожара, а вернулся, когда опасность миновала; и этот его дом почти не пострадал посреди всех разруше­ний...

Ох, лошадиный пруд... вот был кошмар! Эмилиус вспомнил одного маленького мальчика, маленького босого мальчугана, который бежал рядом с ним, впереди толпы, пока его наполовину волокли, наполо­вину несли к пруду; маленького загорелого и белозубого мальчугана, который кричал и глумился над ним, и то и дело останавливался, чтобы подобрать из пыли камень. Эмилиус пытался пригнуться, уклониться от камня, со свистом рассекающего воздух... И каждый раз, как камень ударял его по щеке или задевал по голове, он ощущал смеющееся, довольное лицо мальчугана как часть боли.

А как его связали по рукам и ногам! А стоящий рядом констебль, а торжественное лицо священника! А потом отвратительное погруже­ние вниз, в зеленую воду... взбаламученная ряска... маленькая пол­узатонувшая пергаментная лодочка, зацепившаяся за прут... и удушливая зеленоватая темнота, и шум в ушах, словно на скрипке быстро-быстро играли гамму. Если бы он захлебнулся и умер там, в воде, это доказало бы, что он обычный человек и неповинен в колдовстве; но раз он выжил, это означало, что ему помогают сверхъестественные силы, и теперь его сожгут на костре.