В ответ смех графини де Ноай:
– Мадам, не вздумайте заняться переделками, вас просто не поймут. Подчинитесь правилам этикета.
Возмущаться дуростью такого этикета нельзя, действительно не поймут, пришлось подчиняться.
Я быстро выучила большую часть правил этикета, но если чего и не знала, то на помощь всегда приходила графиня де Ноай, я прозвала ее мадам Этикет. Любившая меня графиня не обижалась.
Утром торжественный туалет, даже ночной горшок выносился определенной дамой, вечером все в обратном порядке… Смешно потом встречать такую даму на приеме и понимать, что раскланиваешься с той, которая утром уносила твои ночные испражнения. В Вене у нас мадам Лерфенхельд, до того как заняться нами с Шарлоттой, отвечала за весь гардероб старших эрцгерцогинь, здесь, кажется, за каждое платье отвечала своя дама, а за перчатки – иная. Я представляла себе возможный ужас своего экономного и даже прижимистого брата Иосифа, дотошно подсчитывающего расходы на все подряд. Его хватил бы удар от такого расточительства. Сколь же должна быть богата Франция, если может себе позволить даже для дофины держать десятки человек непонятно зачем, щедро кормя и оплачивая ненужные услуги? Много позже я осознала, что это была жизнь взаймы, два предыдущих королевских двора тратили, а рассчитываться пришлось нам с Луи, но тогда такие вопросы меня вовсе не беспокоили. Мне было четырнадцать и куда важнее казалось собственное удобство или неудобство от правил этикета.
Еще одним мучением для меня явилась необходимость есть прилюдно. Не каждый раз, но довольно часто на наши трапезы приходило множество людей. Первый раз я едва не попала впросак, увидев, что зал, где мы должны обедать с Луи, заполняют придворные и просто совершенно незнакомые люди.
– Мадам де Ноай, у нас прием?! А я этого не знала…
Графиня, кажется, даже испугалась вопроса:
– Какой прием?
Заглянув в комнату, она рассмеялась:
– Нет, все просто собрались на публичный обед, и только.
– Но стол накрыт на двоих?
– Вы пригласили кого-то?
– Я нет, но что будут есть все эти люди?
Тут до графини дошло, она рассмеялась снова:
– Мадам, они не будут есть, они будут смотреть, как будете есть вы.
– Что делать?!
– Смотреть. Что тут удивительного?
И все равно я не могла поверить:
– Они будут стоять и смотреть, как мы с Луи будем есть?
– Да, поверьте, это не только у вас, все младшие принцы обедают публично, и король тоже, у него каждый обед публичный, и Мадам Елизавета, и остальные принцессы.
Разговор прервало появление Луи, он предложил мне руку:
– Мадам, нам пора, я проголодался.
– Луи, я не смогу есть, когда на меня смотрят!
– Почему? Пусть смотрят.
Я вдруг поняла, как дурацки выгляжу со своими страхами, глубоко вздохнула и положила свою руку на руку Луи, в конце концов, чем обязанность что-то жевать прилюдно хуже необходимости прилюдно же переодеваться или садиться на горшок за тонкой ширмой?
У Луи был отменный аппетит, и он мог поглощать все, что подавалось, в большом количестве, обгрызать косточки, есть пирожные, запивать и даже требовать добавки, не обращая ни малейшего внимания на десятки любопытных глаз. Я на такое не была способна совершенно, каждый крошечный кусочек норовил застрять в горле. Приходилось себя перебарывать. Но постепенно я привыкла и к склоненной рядом со мной, готовой во всем услужить пожилой графине де Ноай, и к четырем дамам, стоявшим в полном парадном одеянии с блюдами в руках в ожидании, когда дофина проглотит ложку супа, чтобы подать ей оленину или десерт.
Постепенно я привыкла и уже видела тех, кто вокруг. Потому удивительным было понимание, что каждый раз присутствует множество разных людей. На мой вопрос графиня де Ноай утвердительно кивнула:
– Да, посмотреть на публичные обеды приходят все, кто пожелает. Требование – только быть прилично одетыми и иметь шпагу, – чуть подумав, она добавила: – Впрочем, шпагу, кажется, можно взять напрокат у входа в Версаль.
О, Господи! Значит, глазеть на то, как Луи работает челюстями, просто из любопытства, ежедневно приходит половина Парижа?! Я тут же остановила себя: не обольщайся, они приходят поглазеть на будущего короля и королеву. Как только привыкнут, потом схлынет.
Привыкли, но не схлынули. Кроме того, оказалось, что большинство даже не стоит весь обед у одного стола, любопытные путешествовали из одних покоев в другие. У кого-то присутствовали, когда ел суп, у кого-то подглядывали за десертом, у кого-то – за тем, как обгладывают ребрышки убитого на вчерашней охоте кабана.
Иногда доходило до смешного и даже неприятного.
Однажды утром камер-фрейлина уже приготовила мне рубашку, подать которую, однако, не имела права, я разделась донага, готовая принять на себя эту деталь туалета, старшая придворная дама уже сняла перчатку, чтобы взять рубашку, и тут раздалось царапанье в дверь, это пришла герцогиня Орлеанская. Она была куда старше по положению, и возможность подать мне рубашку перешла к ней. Пока герцогиня снимала свою перчатку, снова послышалось царапанье, и вошла графиня Прованская. Луиза, как супруга младшего брата дофина, была членом королевской семьи, и ее права выше, чем у герцогини, потому сорочка перешла к ней.
Из-за открывавшихся дверей, да и просто сквозняков в спальне было совсем не жарко, откуда-то тянуло холодом, я просто замерзла, стоя голышом в ожидании, когда же наконец правила этикета позволят надеть злосчастную рубашку. Видя, что я дрожу от холода, Луиза поторопилась снять свою перчатку скорее, очень хотелось крикнуть, чтобы подавала в перчатке, но это было бы грубейшим нарушением этикета, и я дрожала молча. Но тут графиня, резко дернув рукой, локтем сбросила со столика на пол домашний чепец. Бросились поднимать его. Не выдержав, я рассмеялась:
– Это смешно! Это сумасшествие какое-то!
Тут дамы вспомнили обо мне, стоящей в обнаженном виде, обняв саму себя руками.
Этот случай вынудил меня ввести несколько другой распорядок дня, хотя и он был просто странным для нашего Хофбурга или Шенбрунна.
Хотят видеть, как я одеваюсь, и подавать мне всякую всячину? Прекрасно, только сделать это надо иначе, чтобы не дрожать от холода из-за соблюдения этикета. В результате я разделила первую и вторую часть одевания. Просыпалась между девятью и десятью утра, одевалась при помощи просто камеристок неофициально, молилась, скромно завтракала и бежала проведать дорогих тетушек и сестриц Луи. Особенно мы подружились с Елизаветой.
К одиннадцати следовало вернуться в свои апартаменты, потому что являлся куафер меня причесывать. Это целая наука, даже если не предстоял прием или бал, особенно сложно оказалось ежедневно пудрить огромные сооружения на голове. Мы и в Вене пудрили прически, но не до такой же степени! Кроме того, лично мне это делали не слишком часто, я все же была младшей и для всех маленькой. Чтобы не засыпать пудрой весь наряд, мы накидывали большие пелерины, а потом лишнюю пудру с них стряхивали. Вообще, пелерины стали неотъемлемой ежедневной деталью, пудру периодически приходилось подсыпать и тогда без такой накидки не обойтись.