Узнав об этом, герцог возмутился. У Лукреции достаточно денег, чтобы ремонтировать себе комнаты и роскошно обставлять их? Тогда почему он должен ежегодно выделять ей двенадцать тысяч дукатов, как было оговорено в брачном контракте, а не меньше? Подумав, Эрколе решил, что хватит и восьми. Если покажется недостаточно, пусть урежет свои расходы или разгонит свиту, привезенную из Рима.
Услышав о том, что ее содержание будет урезано на треть, Лукреция возмутилась:
– Я не смогу жить на восемь тысяч дукатов! Было оговорено иначе!
– Я не могу себе позволить тратить на твои прихоти слишком много.
Глаза Лукреции твердо глянули в глаза свекра:
– К чему тогда было соглашаться? Я буду жить так, как живу сейчас, и на сокращение своих расходов не согласна!
– Ты живешь в Ферраре, а не в Риме, а я не столь богат, как твой отец, потому ты будешь жить на те деньги, которые я дам.
– Двенадцать тысяч дукатов! – твердо повторила Лукреция и тихонько добавила: – Феррарский лавочник.
Ее беспокоило даже не столько сокращение денежного содержания, в конце концов, Папа мог присылать недостающую сумму дочери, выделяя ее из доходов от принадлежавших ей имений, но она понимала, что стоит уступить один раз, и ее превратят ни во что. Кроме того, огромное приданое, выплаченное Александром своей дочери, позволяло выдавать ей в качестве ренты эти деньги.
Но это был открытый разрыв отношений с герцогом. Эрколе понял, что его сноха не так проста и слаба, что у Лукреции есть характер, с которым ему придется считаться.
К тому же она уже поняла, что беременна. Весть об этом обрадовала прежде всего Альфонсо, который счел свою обязанность выполненной и попросту сократил визиты к супруге. Это был сильный удар для Лукреции, со старым герцогом у нее постоянные унизительные споры из-за денег, друзей отправили из Феррары прочь, придворные относились отвратительно, денежное содержание сильно урезали, казалось, защита может быть только от мужа, но теперь и он отворачивался.
– Альфонсо, я так надеялась, что мы станем друзьями…
– Кем? С каких это пор я стал дружить с теми, с кем сплю?
– Но я твоя супруга.
– Ты всего лишь женщина, которая родит мне законных наследников. Этого достаточно. Ты забеременела, рожай, я мешать не стану.
– Ты мне не мешаешь, напротив, я хотела бы видеть тебя как можно чаще, слушать, как ты поешь, беседовать с тобой…
– Беседовать? О чем? У тебя одни наряды на уме, к тому же все Борджиа развратники и лжецы!
Лукреция сумела сдержать слезы, они лишь выступили на глазах, но не брызнули в стороны.
– Кого из Борджиа ты знаешь, кроме меня?
Альфонсо расхохотался:
– Мне достаточно твоей репутации развратницы.
– Кто ее создал, Джованни Сфорца? Мой бывший муж, торговавший секретами неаполитанцев, презренное существо, о которое никто не стал бы марать руки? Или твоя сестрица, у которой яд капает с зубов при каждом слове?
Альфонсо на мгновение замер, но тут же взял себя в руки.
– Я не собираюсь разговаривать с тобой. Ты моя жена и будешь жить по тем правилам, которые есть в Ферраре. – Словно что-то вспомнив, он добавил: – И на те деньги, которые тебе дадут.
Закрывая за собой дверь, Альфонсо не услышал, как жена прошептала:
– Правила можно и поменять, а деньги заставить дать…
У нее больше не было поддержки в лице мужа. Со свекром они ссорились, а Изабелла Мантуанская ее просто ненавидела. Ничего себе замужество!
Лукреция поступила так же, как обычно поступала, когда нужно было о чем-то серьезно подумать – отправилась в монастырь. Если требовалось просто успокоить нервы, она либо принимала ванну, либо мыла и с удовольствием сушила свои роскошные волосы, а вот когда раздумья требовались более длительные и серьезные, помогал монастырь. В обители Бедной Клары ее приняли хорошо, там никто не вспоминал о репутации развратницы, зато выделили келью, чтобы герцогиня смогла отдохнуть душой. Этому способствовала Пасхальная неделя.
Наблюдая, как подолгу стоит на коленях и истово молится Лукреция, монахини качали головами: что происходит, почему эту милую женщину с кроткими глазами и золотыми волосами так плохо приняли во дворце герцога? Лукреция не жаловалась, но шила в мешке не утаишь, Феррара знала о ее ссорах с Эрколе и о том, что донна Изабелла ненавидит невестку.
В самом городе пока относились к Лукреции настороженно, она Борджиа, а об этом семействе никто ничего хорошего в Италии сказать не мог. Однако о самой Лукреции в Ферраре никто не мог сказать плохого. Напротив, она щедро помогала всем, кому могла, ласково обращалась с просителями, правда, прогнала прочь приставленных к ней в качестве придворных феррарцев, но это ее право, если герцог считает, что она слишком много тратит на свой двор, то ее дело, кого именно удалять.
До Эрколе дошли разговоры о его размолвке со снохой, возмущенный герцог потребовал, чтобы Лукреция вернулась домой. Альфонсо было все равно, где обретается его супруга. В монастыре? Тем лучше. Пусть родит здорового наследника и может хоть постричься. Самой Лукреции немало порассказали об Альфонсо. Когда он перестал посещать спальню своей первой супруги Анны Сфорца, та в отместку стала развлекаться со своей чернокожей рабыней. Лукреция усмехнулась: это в Ферраре не считалось предосудительным, как и многочисленные связи самого Альфонсо с кем попало, зато злые наветы ее первого мужа-неудачника Джованни Сфорца приняли сразу и без сомнений!
Лукреции было так хорошо в обители, так не хотелось возвращаться в Феррару… Но герцог рекомендовал настоятельнице монастыря намекнуть герцогине сделать это как можно скорей.
Жизнь в Ферраре потекла по-прежнему: Лукреция и герцог в присутствии посторонних улыбались друг дружке, не разжимая стиснутых зубов, а наедине либо не разговаривали, либо ссорились. Альфонсо все реже посещал беременную супругу и ни для кого не было секретом, где он проводит ночи – в постелях у простолюдинок. Изабелла присылала из Мантуи полные затаенной злости письма. А двор замер в ожидании.
Конечно, Александр узнал о сокращении содержания дочери, он написал весьма резкое письмо герцогу Эрколе, на что тот не менее резко дал понять, что если всякие там незаконнорожденные желают попасть в приличную семью, то должны за это хорошенько заплатить, такой платой и явилось огромное приданое. А аппетиты супруге Альфонсо д’Эсте необходимо уменьшить соответственно требованиям хозяина Феррары.
Александр долго думать не стал, он попросту отменил все льготы в казну Церкви, которые до того даровал Ферраре, и урезал содержание Ипполито д’Эсте, живущего в Риме. Теперь уже Эрколе скрипел зубами, но от своего не отказался, правда, несколько уступив. Вместо восьми тысяч Лукреции было предложено десять. Что ей оставалось, воевать дальше? Скрепя сердце, Лукреция согласилась, но…
О, эти Борджиа! Разве можно верить их словам, их поступкам, их согласию?