Одиссей хохотал:
— Богатым?
— Так себе…
Этого не могло быть, потому что от Троады до Итаки хоть и далеко, но не бесконечно, куда ближе, чем даже до Геркулесовых Столбов. Такое долгое отсутствие могло означать только плен, но Тиресий снова мотал головой:
— Если и плен, то добровольный.
Вот этого Одиссей жене говорить не стал, мало ли что подумает. Правда, для себя решил, что постарается отказаться от похода совсем.
Дома объявил только о пророчестве долгой осады Трои и конечной победы. А еще о том, что сделает все, чтобы не участвовать. Лаэрт заподозрил неладное, Антиклея тоже, где это видано, чтобы Одиссей оставался дома, когда другие куда-то плывут?
А он и впрямь постарался избежать похода. Когда на Итаку приплыл Агамемнон (царь Микен лично напоминал участникам сватовства Елены о данной ими клятве помогать мужу красавицы в случае обиды), с ним еще и Паламед как руководитель второй половины войска, Одиссей понял, что совсем не желает участвовать в осаде Трои. Пусть себе Илион стоит как стоял, он найдет выгоду в пиратских нападениях на острова, пока остальные будут складывать свои головы в Троаде.
Пришлось даже разыграть сумасшествие, Одиссей впряг в плуг вола и ослицу и принялся «засевать» поле солью. На Итаке, где каждый клочок земли ценен, это и впрямь мог делать только сумасшедший. Но Паламед заметил вполне нормальный взгляд, которым обменялись супруги перед началом дикой пахоты, и поспешил вывести родственника на чистую воду. Он схватил маленького Телемаха и посадил прямо на пути у вола.
Вол не лошадь и вставать как вкопанный, увидев ребенка, не станет. Пенелопа в ужасе прижала руки ко рту, чтобы не вырвался крик. Но Одиссей остановился. Лучше годы под стенами Илиона, чем гибель второго сына!
Но теперь им двоим с Паламедом не жить, это Одиссей знал точно! Никакие гениальные выдумки чистенького умника не спасут его от мести Лаэртида. Понимал ли это сам Паламед? Наверное, но не обращал на Одиссея внимания, считая того все еще диким царьком маленького дикого острова.
Царем Одиссей и впрямь был, Лаэрт вдруг объявил, что устал и передает власть взрослому сыну. Надеялся, что тот прекратит мотаться по морю и осядет дома на Итаке? Зря, потому что ничего не изменилось, разве что Лаэрт теперь жил в своем домике с садиком, а во дворце распоряжались, страшно мешая друг дружке, старая и молодая царицы.
— Лаэрт отрекся, но не отреклась я! — заявила Антиклея и продолжила распоряжаться, как раньше.
— Пусть распоряжается в своей части гинекея! — парировала невестка. — С Итакой я разберусь сама!
«Может, и правда лучше двадцать лет плаваний без захода на базу?» — думал Одиссей…
Но теперь отказаться он уже не мог, клятва на крови черного быка, данная богам вместе с остальными женихами красавицы Елены (сам же предложил такую клятву Тиндарею, дурак!), вынуждала его забрать с острова всех способных держать в руках весла, посадить на свои триеры и отправиться возвращать блудную родственницу законному супругу.
Конечно, Антиклея во всем обвинила Пенелопу и «этих спартанок»! Пенелопа, сквозь зубы обозвав свекровь старой дурой, сдержаться сумела, не время рвать друг дружке волосы, все еще впереди…
Пенелопа сделала все, чтобы муж не увидел слез, она держалась из последних сил, когда прощались, ведь жена героя не должна плакать, это удел слабых. Крепилась, глядя, как он взбегает по брошенным сходням на свой корабль, молчала, когда махала вслед рукой, только губу закусила так, что выступила кровь.
Антиклея неодобрительно смотрела на невестку, неужели так и не пустит слезу, неужели выдержит? Почему свекрови не нравилась выдержка невестки, непонятно, многие ею восхищались, даже Эвриклея, воспитавшая Одиссея. Сама старая нянька расплакалась, все пыталась хоть погладить своего любимца по плечу.
Корабли обогнули мыс и исчезли из виду, никто не мог быть уверен, что они вернутся, но каждый надеялся, что это случится, что все останутся живы и не слишком изуродованы, что добыча будет большой, а война недолгой.
Корабли часто вот так исчезали за мысом, иначе от Итаки к другим островам и на Пелопоннес не попадешь, каждое плаванье было опасным, Великая Зелень всегда грозила гибелью. Но кроме бурь и туманов, насылаемых Посейдоном, были еще пираты, которые, пограбив мореплавателей, редко кого оставляли в живых, не желая иметь лишних свидетелей. Поговаривали, что этих-то насылают сильные ахейские цари, прежде всего Агамемнон. Ну, если не насылает, то уж частично содержит наверняка, за что получает свою долю добычи.
Но плоха та жена, которая при отплытии мужа думает лишь о бурях и пиратах. Такие мысли могут накликать беду, думать нужно о хорошем — о богатой добыче и удачном плаванье. А уж если муж отправился воевать — тем более!
Антиклея внимательно приглядывалась к Пенелопе, материнское сердце чувствовало, что та знает больше, чем говорит. Слишком уж таился Одиссей после возвращения из Дельф и о предсказании оракула сказал вскользь, как о чем-то неважном, а вот Пенелопа сама не своя…
Вечером свекровь решительным шагом отправилась к невестке. Та убаюкивала маленького Телемаха, вернее, ребенок уже сладко спал, а женщина сидела над колыбелью и, покачивая ее, плакала.
Антиклея сделала знак Эвриклее, чтобы нянька плотней закрыла дверь, и приблизилась к невестке, сверля ту взглядом. Пенелопа подняла заплаканное лицо, но прятать слезы не стала.
— Что ты знаешь и о чем молчишь? Что в действительности сказал оракул, Одиссей не вернется?
Пенелопа покачала головой:
— Вернется.
— Ты лжешь! Поклянись жизнью своего сына!
— Клянусь жизнью Телемаха, оракул сказал, что Одиссей вернется…
— Тогда почему ты плачешь так, словно проводила его навеки?
— Война продлится десять лет.
Антиклея замерла. Десять лет! Это огромный срок, она сама через десять лет будет уже старухой, да и у Пенелопы пройдут лучшие годы.
— Десять лет! Столько не воюют. Но не одна ты проводила мужа, много достойных мужей уплыли вместе с Одиссеем. Нужно ждать — и они вернутся.
Свекровь была уже у двери, ей не хотелось утешать невестку. Конечно, жаль молодую женщину, но ведь и правда, не она одна…
— Одиссей вернется через двадцать лет — так сказал оракул…
Антиклея повернулась всем телом, замерла. Одна за другой пронзили мысли: вот почему она так страдает, двадцать лет ни женой, ни вдовой, конечно, не всякая выдержит. Следующей мыслью было недоумение: где же Одиссей будет столько лет?! И, наконец, ужас: я не доживу!
Спросила об Одиссее. Пенелопа помотала головой: оракул сказал, что он перенесет много опасностей, повидает много земель, но вернется. Больше ничего.
— Двадцать лет… Глупость! Никому не говори, засмеют.
— Мы не сказали, только тебе…