Элизабет показалось, что он хочет остаться, и это настолько испугало ее, что она нарушила свое молчание и сбивчиво заговорила:

– Нет… это… из-за каменщиков. Оказалось, что их работа стоит гораздо дороже, чем я ожидала. И чтобы расплатиться с ними, мне пришлось взять деньги из моего содержания, тек как те, что ты выделил на Хэвенхёрст, уже кончились.

– О, так, значит, каменщики, – засмеялся Ян. – Ты должна присматривать за тем, как они расходуют известку, а не то они доведут тебя до работного дома. Я поговорю с ними утром.

– Нет! – закричала она, не зная, как выпутаться из этой лжи. – Я расстроилась, но не хочу, чтобы ты вмешивался. Я хочу все сделать сама. Я уже разобралась с ними, но страшно разнервничалась. Поэтому я и поехала к доктору.

И он… он сказал, что со мной абсолютно все в порядке. Я приеду в Монтмэйн послезавтра. И не жди меня здесь. Я знаю, как ты сейчас занят. Пожалуйста, – взмолилась она в отчаянии, – позволь мне это, я умоляю тебя!

Ян выпрямился и, ничего не понимая, покачал головой.

– Я отдал бы жизнь за одну твою улыбку, Элизабет. Тебе нет нужды умолять меня о чем бы то ни было. Но я не хочу, чтобы ты тратила деньги из своего личного содержания на Хэвенхёрст. Если ты будешь это делать, – поддразнил он, – мне придется его урезать. – И уже более серьезно добавил: – Если тебе не хватает на Хэвенхёрст, надо просто сказать мне, но личные деньги ты должна тратить исключительно на себя. Допивай свое бренди, – и когда она отставила стакан, он еще раз поцеловал ее в лоб. – Оставайся здесь столько, сколько тебе нужно. У меня есть одно дело в Девоне, которое я откладывал, потому что не хотел оставлять тебя одну. Я поеду туда и вернусь в Лондон во вторник. Может быть, тебе захочется приехать ко мне туда, а не в Монтмэйн?

Элизабет кивнула.

– Только скажи на прощание, – закончил Ян, изучая ее бледное, напряженное лицо, – ты можешь дать мне слово, что доктор не обнаружил у тебя ничего страшного?

– Да, – ответила Элизабет, – я даю тебе слово. Она молча проводила мужа взглядом, когда он шел в свою комнату. Услышав, как в замке повернулся ключ,

Элизабет перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Она плакала так долго, что, казалось, в ней уже не осталось слез, но тут же начинала плакать еще горше.

Дверь, выходящая в коридор, чуть-чуть приоткрылась, в щелку заглянула Берта, и дверь тут же захлопнулась. Повернувшись к Бентнеру, Берта горестно сказала:

– Плачет так, будто у нее разрывается сердце, но его там уже нет.

– Как бы мне хотелось пристрелить его, – с ненавистью произнес Бентнер.

Берта боязливо кивнула и плотнее запахнулась в халат.

– Он страшный человек, тут вы правы, мистер Бентнер.

Глава 33

Когда к вечеру вторника Элизабет так и не появилась на Брук-стрит, все дурные предчувствия овладели Яном с новой силой. В одиннадцать он послал в

Хэвенхёрст и в Монтмэйн людей, чтобы узнать, нет ли ее там. В половине одиннадцатого утра он был поставлен перед фактом, что в Хэвенхёрсте думали, будто пять дней назад она уехала в Монтмэйн, а в Монтмэйне считали, что все это время она пробыла в Хэвенхёрсте. Выходило, что пять дней назад Элизабет исчезла и никто не подумал забить тревогу.

В час дня Ян встретился с начальником конторы на Боу-стрит, а к четырем часам уже была сформирована команда из сотни частных детективов, которые получили задание найти Элизабет. Сказать им он мог немногое. Наверняка было известно только то, что в последний раз ее видели в Хэвенхёрсте в ту ночь, когда он приезжал к ней, и то, что она не взяла с собой никаких вещей, кроме того, что было на ней надето, но никто не мог вспомнить, что именно.

Ян знал и еще кое-что, но не хотел обнародовать этого до тех пор, пока не убедится наверняка. Именно поэтом он всеми силами стремился сохранить ее исчезновение в тайне. Он знал, что его жена безумно боялась – чего-то или кого – то – в ту ночь, когда он видел ее в последний раз. Шантаж – единственное, что приходило Яну в голову, но, во-первых, шантажисты не похищают своих жертв, а во – вторых, он не мог себе представить, чем Элизабет могла привлечь шантажиста.

Если же исключить шантаж, исчезновение Элизабет становилось вовсе необъяснимым, ибо трудно представить себе преступника, который решился бы на такой безумный поступок, как похищение маркизы, зная, что в таких случаях поднимают на ноги всю английскую полицию.

Оставалась еще одна версия, но он не мог заставить себя заняться ею как следует. Он не хотел даже думать о том, что его жена могла сбежать с любовником. Прошел день, наступила ночь, и Яну все труднее было избегать этой отвратительной и мучительной мысли. Он бродил по дому, стоял в ее комнате, чтобы чувствовать себя ближе к ней, а потом начал пить. Он пил, пытаясь заглушить боль разлуки и тот безымянный ужас, который подымался внутри него и доводил почти до безумия.

На шестой день газетчики узнали об исчезновении леди Элизабет Торнтон, и эта новость выплеснулась на первые полосы «Таймс» и «Лондонской газеты» вкупе с изрядной долей домыслов относительно шантажа, похищения с целью выкупа и прозрачных намеков на то, что маркиза Кенсингтонская могла оставить своего мужа «по причинам, известным только ей».

После этого даже объединенные усилия семейств Торнтонов и Таунсендов не могли удержать прессу от обнародования каждого слова правды, догадки или вопиющей лжи, которые им удавалось обнаружить или – чаще – придумать. Каким-то загадочным образом газетчики узнавали – и тут же печатали – каждую любую информацию, которая поступала на Боу-стрит от сыщиков Яна. Была опрошена вся прислуга Яна и Элизабет, и их показания цитировала вездесущая пресса.

Ненасытная публика упивалась все новыми и новыми подробностями частной жизни маркиза Кенсингтонского и его жены.

Фактически именно из очередной статьи в «Таймс» Ян узнал, что стал главным подозреваемым. В статье говорилось, что дворецкий из Хэвенхёрста предположительно являлся свидетелем ссоры между лордом и леди Торнтон в ту самую ночь, когда леди Торнтон видели в последний раз. Причиной ссоры, по словам дворецкого, явились яростные нападки лорда Торнтона на моральные устои леди Торнтон, касающиеся «неких вещей, о которых лучше не упоминать».

Горничная леди Торнтон, говорилось в той же статье, сошла вниз в слезах, потому что, заглянув в спальню своей госпожи, услышала, как та «плачет, будто у нее разрывается сердце». Горничная также сказала, что в комнате было темно, и потому она не могла видеть, был ли нанесен какой-либо физический ущерб ее хозяйке, «но она не может сказать и не скажет, что такое вряд ли было возможно».