Когда вернулись ездившие к месту нападения дружинники Туры, Рогнеда уже спала, всхлипывая во сне точно от обиды, как маленький ребенок. Дружинники привезли погибших, притащили возок и даже поймали убежавшую лошадь, правда, не ту от возка, а другую, ходившую под одним из Изоковских гридей. Когда они рассказали об увиденном, Туры только головой покачал:
— Ай да княгинюшка! Не растерялась одна в лесу среди погибших! Расскажу князю, как жена к нему спешила.
Непонятным оставалось одно — кто же напал и почему тати знали об отъезде княгини? Туры дал себе слово разобраться с пристрастием. Но Рогнеде ничего говорить не стал, ни к чему беспокоить, и так много пережила. Он тоже подозревал всех, и Вышана в том числе.
Разгадка нашлась неожиданно быстро. В той же веси недосчитались нескольких мужиков. Когда Туры понял это по беспокойству женщин, он приказал созвать всех. Вышагивая перед обмиравшими от страха бабами, князь зло сверкал глазами:
— Останавливались у вас дружинники по пути в Изяславль?!
Бабы не посмели отпираться:
— Было такое…
— У кого стояли?!
— У коваля нашего, Еремы…
— Где он?
— Дык…
— Ну?! — князь готов был вырвать правду из уст баб хоть клещами того самого коваля.
— Нету его… пропал намедни…
— Кто еще с ним?
Пропали, как оказалось, еще семеро, двое из этой веси, а остальные из соседней.
— Зачем дружинники останавливались?
— Конь у одного ногу подломил, они коня поменяли. Да тут ночь уж близко, вот и заночевали…
— Говорили о том, что княгиня поедет обратно?
Жители веси только плечами жали, нет, мол, о таком речи не шло.
— А чего же напасть решили?
— Думали дань в Киев повезут отседова…
Туры в сердцах плюнул на снег:
— Вот дурьи головы! Да князю самому бы на содержание Изяславля присылать! Чуть княгиню не погубили! Не видать вам, тати, жизни больше, сам сгною всех!
И поубивал бы, но Рогнеда заступилась: она хорошо помнила женщину с умершим ребенком на руках на стене Родни. Дети и бабы не виноваты, что мужики поживиться решили.
Простить простила, но поспешила уехать, не могла больше видеть родичей тех, из-за кого натерпелась столько страха в лесу.
Изок долго был в бреду, раны оказались тяжелыми, особенно та, что на лице, стрела пронзила не только щеку, но и горло, случайно не пробив его, иначе дышать не смог бы или безголосым остался навек. Рогнеда отказывалась ехать в Киев, пока сотник не поправится. Туры даже разозлился:
— А если он до лета лежать будет?! Тебя князь ждет!
Но упрямая женщина не двинулась с места, пока Изок хотя бы не пришел в себя. Увидев княгиню у своего ложа, сотник слабо улыбнулся:
— Жива…
Но Рогнеду держал не только Изок, одна половина ее рвалась в Киев к мужу и младшим сыновьям, вторая — обратно к оставшемуся с чужими людьми Изяславу. Если бы мальчика удалось взять с собой, мать уезжала спокойно, но упрямый княжич категорически отказался. Не слишком взрослый еще, всего-то десять, он обладал неуступчивым характером, умел настоять на своем. И князь не слишком интересовался их старшим сыном, видно, не мог забыть Изяслава с мечом в руках. Рогнеда мучилась от понимания, что сама стала причиной такого отношения отца к сыну, чувствовала себя виноватой перед Изяславом.
Когда причину ее маеты понял Туры, то долго размышлял. Потом позвал к себе княгиню, усадил рядом и вдруг накрыл ее ручку своей большой ладонью:
— Рогнеда, я тебе сейчас за отца, а Изяславу твоему за деда. Послушай меня. Здесь остается один, там муж и двое других. Может, еще будут дети. Езжай спокойно, Изяславу все одно недолго за твоей юбкой сидеть, скоро самому на ноги вставать. А князь в другой раз не позовет, не простит, если выберешь Изяслава. У княжича в Изяславле дружина, мало будет — еще наберем. Я за ним пригляжу, ездить стану туда часто, воеводу найдем хорошего, кормильца Изяславу доброго, не то что твой Вышан…
Туры долго уговаривал княгиню не столько потому, что не согласна или чего-то не понимала, сколько, чтобы снять груз с ее души.
Только после того Рогнеда наконец отправилась к Владимиру.
* * *
Изяслав проснулся поздно, солнце уже вовсю светило в маленькое оконце его ложницы. Поняв, что давно утро, мальчик подивился: обычно мать не давала спать так долго. Сладко потянулся и вдруг рывком сел на лавке, вспомнив о княгине. Она же сегодня уезжает! Шлепая босыми ногами по полу, поторопился в ее ложницу. Надо проститься, проводить хоть со двора, небось, уже и вещи уложены.
Дверь в ложницу Рогнеды поддалась не сразу, но войдя, Изяслав замер. Княгиня не одна! То есть матери он не видел, зато на ложе кто-то барахтался под большой меховой накидкой. Видно, стук открывшейся двери все же услышали, мех немного откинулся, и из-под него выглянуло сначала всклоченное лицо сотника Вышана, а потом… Милки. Ключница и сотник удивленно уставились на мальчика. Первым опомнился Вышан:
— Ты чего это, княжич? Поспи еще, сегодня можно долго почивать.
Вся челядь знала, что Изяслав очень любит поспать до полудня.
Мальчик спросил дрогнувшим голосом, еще не веря своей догадке:
— А княгиня? Уже уехала?..
Вышан захохотал:
— Эк опомнился! Да она еще до света укатила! Поди к себе, поди!
Растерявшийся Изяслав послушно поплелся в свою ложницу. Мать уехала, не попрощавшись? А в ее ложнице, куда так любил ходить перед сном, чтобы послушать рассказы о богатырях и деде Рогволоде, теперь сотник с ключницей? А… а он? Куда же он? Как же он?!
Мальчик долго плакал, сидя на лавке в своей нетопленой ложнице, потом оделся и вышел на крыльцо. По двору водил коня холоп, о чем-то взволнованно спорили двое других. Изяслав прислушался, но мало что понял. Конь часто дышал, поводя крутыми боками, явно долго бежал, спасаясь от опасности. Княжич спросил у водившего его парня:
— А княгиня давно уехала?
— Еще до света, князь. Вот одна из их лошадок прибежала, да без всадника. Боимся, не случилось ли чего?
Мальчик заметил только это обращение: «князь». Он князь? Это его так назвали?
Сзади отозвался сонный голос Вышана:
— Чего мелешь? Какая лошадь?
Холоп кивнул на уже слегка успокоившуюся кобылку:
— Да та, какую приехавшему дружиннику взамен его дали…
Сотник довольно захохотал:
— Ай да кобылка! Удрала от нового хозяина к старому! Не захотела в Киев в неволю идти. Правильно… — он уже спустился с крыльца и с усмешкой хлопал лошадь по крутой шее. Острый глаз сотника сразу заметил то, чего не углядели взволнованные холопы — бок лошади ободран и на луке седла кровь.