– Где ты была, мама?
Жозефина растерялась:
– Я… ездила вам навстречу в Лион.
– Но в Лионе тебя не было!
– Я не лгу, Эжен, я не лгу! Я ехала по другой дороге, более короткой, а вы по длинной! В Лионе мне сказали, что вы уже уехали через Осер, а я приехала со стороны Невера!
Наполеон за дверью внимательно прислушивался. Эжен облегченно вздохнул:
– Генерал сомневается, что это возможно. К чему тебе было ехать через Невер, там то и дело переправы…
– Я спешила…
– Почему нельзя подождать нас здесь, дома?
– Но я не знала, что вы не будете ждать карантин…
Эжен показал матери в сторону двери, делая знак, чтобы та говорила больше в сторону спальни. Она разрыдалась снова, прижимаясь к двери:
– Наполеон, умоляю… Ты можешь развестись со мной, прогнать меня, но умоляю сначала выслушать и поверить… Я действительно только что из Лиона и ездила туда, чтобы встретить тебя…
Она рыдала уж по-настоящему, в эти слезы выплеснулось все отчаяние, испытанное за дорогу, вся горечь от понимания, что собственными руками ради прощелыги разрушила собственную жизнь.
Из своей комнаты выбежала Гортензия, также рыдая, она присоединилась к матери. Теперь Наполеона умоляли две женских голоса, потом к ним присоединился и голос Эжена, он поверил, что мать плачет по-настоящему:
– Генерал, прошу вас хотя бы выслушать нашу мать. Не покидайте ее просто так, она не переживет этого…
Жозефина от избытка переживаний готова была лишиться чувств, ее рыдания стали совсем нервными…
Дверь спальни рывком распахнулась, сидевшие под ней Жозефина и Гортензия едва не ввалились внутрь. Жозефина, у которой лицо от многочасового плача попросту опухло, поднялась, глядя широко раскрытыми глазами на мужа. Казалось, еще мгновение, и он произнесет:
– Вон!
Дыхание генеральши остановилось совсем. Наполеон загорел, возмужал и вовсе не был тем котом в дырявых сапогах, за которого она выходила замуж, и даже тем щуплым генералом, что отправлялся в египетский поход, на радость неверной супруге.
Наполеон раскинул руки и… едва успел подхватить все же рухнувшую в обморок Жозефину. Глядя, как муж бережно понес супругу на кровать, Эжен с легкой улыбкой удержал сестру, которая едва не кинулась следом приводить мать в чувство. Напротив, сын осторожно и плотно закрыл дверь и увлек Гортензию в ее комнату:
– Не мешай. Они разберутся сами…
– Ты думаешь, она действительно ездила в Лион?
– Да, туда ведут две дороги, она сказала правду. Но то, что мама творила здесь, ей не делает чести.
– А… отчим, он как?
Эжен вздохнул:
– Не следовало бы говорить тебе этого, ты еще слишком молода, но скажу. Он начал изменять маме, это плохо.
– Я не хочу, чтобы они разводились…
– Не разведутся, если, конечно, она снова не найдет себе какого-нибудь красавца.
– Но тогда мне ее не будет жаль! – Глаза Гортензии сверкали праведным гневом. Эжен снова улыбнулся:
– Уж не влюблена ли ты в отчима?
Щеки девушки полыхнули румянцем:
– Глупости! Но он герой, как может мама менять его на этого Шарля?
– Думаю, теперь не будет.
Эжен был прав и не прав одновременно, Жозефина действительно вдруг стала образцовой супругой, больше об ее изменах никто не слышал. Зато теперь стал изменять жене Наполеон, хотя любил жену до конца жизни. И все же они развелись, но причина уже была в другом…
Сам Наполеон в мемуарах рассказывал, что поддался уговорам двух несчастных детишек Жозефины, умолявших не сиротить их еще раз, мол, бедные крошки рыдали так, что он не решился оставить их без отцовской опеки еще раз. Наполеон ко времени пребывания на острове Святой Елены подзабыл, что «крошка» Эжен уже почти два года служил у него адъютантом, а малышка Гортензия была в том возрасте, когда ее мать уже выдали замуж за ее отца.
Но ему очень хотелось создать впечатление, что примирение состоялось не потому, что простил измену жены и просто любил ее, а потому что пожалел детишек. Пусть так.
На следующее утро его брат Жозеф, один из Бонапартов, настроенных против Жозефины особенно рьяно, был неприятно поражен, что Наполеон, даже отправив вещи неверной жены, принял ее в свои объятья и простил.
Конечно, Жозеф был раздосадован, но в ту минуту оказалось не до семейных дрязг, наступил момент, когда можно взять власть.
Ничего, сейчас Наполеону не стоит ссориться с супругой, все потом. Потом…
Мадам Летиция и особенно младшая из сестер, Каролина, и еще одна – красавица Полина, которая сама никоим образом не могла считаться образцом верности вообще, шипели, словно рассерженные гусыни:
– Эта безродная дрянь снова сумела окрутить его! Бедный мальчик!
И снова мадам Летиция забывала, что родословная Жозефины не идет ни в какое сравнение с ее собственной. Мадам Летиция, ставшая дамой, когда сын стал генералом, едва-едва научилась держать в руках вилку и нож одновременно, а не откладывать нож, разрезав еду на куски. Она не знала, как вести себя за столом, не умела носить дорогие платья, которые вдруг получила, не умела толком надеть перчатки, но все равно не считала виконтессу Жозефину себе ровней. Она мать генерала Бонапарта! А эта… всего лишь жена, мать навсегда, а жену можно и сменить…
Остальное семейство ненавидело Жозефину несколько по другому поводу. Полина, Элиза, Каролина и братья Жозеф и Люсьен прекрасно понимали, что родословная Жозефины куда лучше их собственной, их волновало, что деньги, которые они могли бы получить от брата себе, утекали в кошелек или на нужды креолки. Жером поддерживал сестер, потому что прикидывал, что все это мог бы потратить на себя. Младшему Людовику (Луи) было все равно, он ненавидел всех, в том числе и собственных сестер и братьев.
Вообще, семья генерала Бонапарта доставляла ему столько проблем, сколько не в состоянии доставить все военные противники, вместе взятые, включая англичан. Дело в том, что семья считала общим все, в том числе и успехи Наполеона, а потому полагала его просто обязанным делиться всем, что у того было, включая власть. Однажды Наполеон даже пожаловался своему секретарю Бурьенну:
– Право, послушав их стенания, можно сказать, что я присвоил наследство нашего отца!
У генерала Бонапарта особенного ничего не было, все впереди, но уже то, что он тратил какие-то средства не на своих сестер и братьев, а на «эту дрянь» и ее детей, приводило мадам Летицию и сестер Бонапарт в бешенство! Семья предпочитала бы, чтобы Наполеон получил от Франции все и это «все» раздал родственникам (причем строго поровну, потому что малейшее выдвижение вперед одного вызывало страшное негодование остальных!). И уж конечно, в это распределение не входили Жозефина и пасынки!