Девушка содрогнулась от мысли, что ей еще хотя бы какое-то время придется терпеть рядом с собой солдатню. Мало того, переодев ее в женское платье и обрив голову, мужскую одежду не забрали, оставив в камере. Почему? Не подсказывали ли сами палачи ей выход? Но стоит надеть шоссы, и она погибла, один из пунктов обвинения требовал отказа от попыток снова надеть мужской костюм. Нарушит, и снова на костер.
Сначала Жанна решила не давать такой повод Кошону, тот небось ждет не дождется. Но очень быстро поняла, что продумано все, теперь солдаты больше не боялись ее, и приставания начались с новой силой. С каждой минутой охранники становились все смелее, предлагая попробовать, действительно ли она дева. Мучения, которые испытала при одной мысли быть изнасилованной этими уродами, затмили страх перед костром. На третий день утром она попросила снять кандалы.
– Это еще зачем?!
– Надену свой прежний наряд.
Кажется, они отшатнулись. Ведьма принялась за старое. Обрадованная, что хоть на этот день избежала наглых приставаний солдат, Жанна даже улыбнулась. Как же они боятся, боятся ее, слабую девушку, закованную в тяжелые кандалы, изможденную невзгодами, голодом, болезнью, бессонницей. Значит, ее дух сильнее, значит, она была права, когда вела вперед отряды в Турели и Жаржо, права, когда пыталась поднять Францию против проклятых годонов!
Но Жанна тут же сникла, тогда она была права, а потом, когда отрекалась, чтобы избежать казни?
Ей позволили надеть шоссы и сообщили об этом по инстанции.
Епископу Кошону стало на мгновение даже жаль дурочку, так легко угодившую в поставленную ловушку. А они-то расставляли силки, стараясь победить ее умными разговорами, когда надо было действовать просто и без особых затей. Жанна снова впала в ересь, потому что надела мужской костюм, от которого отреклась! Дело сделано, теперь путь на костер ей открыт. Никто не может упрекнуть ни Церковь, ни его лично в том, что жестоко засудили еретичку. Ей дали возможность исправиться, поверили, но она взялась за свое. Такие подлежат отлучению от Церкви, а значит, и последующему сожжению. Кардинал будет доволен, и монеты зазвенят в кошельке епископа.
– Почему ты сделала это? Зачем ты снова надела мужскую одежду?
Чего он ждал, что станет оправдываться? Будет молить о снисхождении или объяснять про охраняющих солдат и их приставания?
Не дождался, Жанна уже прекрасно поняла, что ее не выпустят, и теперь только жалела, что продлила мучения и предала свои мечты. За предательство судят строго, но никакой Кошон не смог бы осудить строже, чем девушка сама себя. И епископ со своими угрозами был ей не страшен, куда страшнее другой суд – высший, суд совести и святых, доверивших ей столь великое дело.
Жанна пожала плечами:
– Мне так удобней.
Кошон не довольствовался сказанным, для протокола нужно было расставить все по своим местам.
– Тебя заставили сделать это?
Чего он ждет, чтобы она действительно принялась жаловаться на тех извергов, что стоят за дверью и войдут, как только епископ выйдет из камеры? А потом обвинит во лжи? Нет, не дождется.
– Нет, меня никто не заставлял.
Кошон пытался играть до конца, он мягко укорил:
– Но ведь ты обещала никогда не делать этого?
– Я дала обещание в ответ на ваше обещание перевести меня в церковную тюрьму и снять цепи.
Все же он чуть смутился, но дольше обсуждать эту тему не стал, поинтересовался:
– Ты и Голоса слышала?
– Слышала, они укорили меня в слабости и отречении. А еще обещали, что каждому воздастся по заслугам, и мне, и вам.
Кошон вздрогнул всем телом, секретарь понял, что эту фразу записывать не стоит.
Хотелось обвинить епископа в обмане, но Жанна заметила, что секретарь не пишет, и поняла, что все обвинения останутся в стенах камеры. К чему тогда кричать, укорять, пугать? Кошон сам прекрасно знает, что подставил ей ловушку, значит, и знает, кто виноват. И все равно произнесла:
– В моей смерти виноваты вы, епископ, я отвечу перед Господом за отречение, а вы за мою гибель!
За Кошоном тут же закрылась дверь. Секретарь, поспешно собирая писчие принадлежности, сокрушенно покачал головой: это ответ, ведущий к смерти. А девушка вдруг горько рассмеялась:
– А разве можно было надеяться, что отсюда выпустят живой?
Было ли ей страшно? И да, и нет… Страшно перед огнем, перед физической невыносимой болью, ведь она прекрасно помнила, как больно обожженным рукам. Но она знала и другое: это последнее испытание, и его нужно выдержать. Только так перед ней откроется путь в рай.
В предыдущий раз она не выдержала, испугалась и стала молить о прощении. Но что значило прощение судивших ее людей по сравнению с осуждением собственной совестью?! Нет, лучше сгореть заживо, чем жить, зная, что предала то, ради чего, собственно, жила! И теперь она молилась об одном – чтобы Господь помог ей выдержать все.
Мысли Жанны были путаными, но как можно рассуждать логично, если тебе предстоит аутодафе?!
Одна, одна против стольких врагов! И помочь некому, Жиль обещал, но не смог. Или тоже предал? Нет, он не стал бы отправлять Бартоломи с риском для его жизни. Значит, все же пытался… Остальные предали. Король Карл, прекрасный герцог Алансонский, Ла Гир, Дюнуа, Бертран – все, с кем воевала плечом к плечу, они на свободе, а она в темнице, и скоро казнь. И жители Орлеана, Жаржо, Патэ, Реймса, те, что протягивали ей детей для благословения… все предали…
– Как я могу кого-то осуждать за предательство, если предала сама?! Они-то предали меня, всего лишь Деву Жанну, а я… Я отреклась от того, что мне предназначено! Иисусе, буду ли я когда-нибудь прощена за то, что испугалась, усомнилась, пусть на мгновение, что попыталась избежать своего предназначения?! Прости меня, Господи! Хотя нет мне прощения.
Я боюсь, боюсь огня, боли, погибели… боюсь снова остаться одна против сонма врагов, жаждущих моей смерти, моих мучений, одна и никому не нужная… Господи, что я такое думаю?! Я не одна, я чувствую твою поддержку. Пусть вокруг враги, которые постараются продлить мои мучения, я буду плакать, кричать от боли, но молить их о прощении и отречься меня не заставят.
Жанна шептала, стоя на коленях, горячо и исступленно молила о помощи в последний свой миг, просила, чтобы не оставил, не допустил еще одного падения.
– Господи, ну почему ты выбрал для такой миссии меня, слабую, обыкновенную девушку, ведь во Франции столько героев?! Я не ропщу, Господи, я просто хочу понять. Чем я лучше других? Почему мне выпало такое? А… – Жанне стало страшно, – а если я снова не выдержу?! Если я не вынесу, Господи?! Ты отвернешься от меня?!!
Она вскочила на ноги, заметалась на длину цепи – пять шагов влево, пять вправо. Все это молча, стиснув руки и зубы. Только губы беззвучно что-то шептали.