В палате и впрямь уже сидели, ожидая, бояре и члены собора, священники во главе с Пименом. Входя вслед за царем в дверь, игумен с усмешкой наблюдал, как вскакивали даже те, кто с трудом двигался вообще, как согнулись пополам, отвешивая поясные поклоны все, кто мог и не мог. Мысли Филиппа метались, словно мыши, попавшие в западню, постепенно осталась одна, крепнувшая с каждой минутой: от митрополии отказываться! А если настаивать станет, то пригрозить так же, как Афанасий, вольно покинуть митрополию. Не пожелает государь еще одного сбежавшего первосвященника. Ничего государь с ним не сделает, дальше Соловков все одно ссылать некуда, а в своей обители он и не игуменом согласен быть, а простым монахом. Почему-то мысль о том, что сослать дальше собственной обители его некуда, едва не рассмешила игумена, с трудом удержался от улыбки, только дрогнули уголки обычно плотно сжатых губ.
Те, кто заметил эту полуулыбку, решили, что государь с Соловецким игуменом, видно, договорился. Стало легче на душе, все же негоже церкви стоять без пастыря! А Филипп митрополитом будет достойным, не хуже Макария.
Иван Васильевич всячески выказывал свое расположение к Соловецкому игумену, без конца твердя о его достоинствах и как духовного наставника, и как хорошего хозяина. Многие в ту минуту завидовали Филиппу, кто тайно, а кто и явно. Сам игумен, казалось, не очень-то доволен таким вниманием и похвалой.
Но когда государь в присутствии всех предложил игумену Филиппу занять первосвятительскую кафедру, тот вдруг… принялся смиренно отказываться, твердя о слабости своих сил и недостаточности здоровья.
Несколько мгновений царь в полном изумлении смотрел на Соловецкого игумена, брови его полезли на лоб, а рот даже приоткрылся. Потом на всю палату раздался раскатистый хохот государя:
– Ты немощен?! Владыка, да ты быку за рога голову свернешь!
Филипп упорно гнул свое:
– Государь, не о телесной немощи твержу, а о душевной. Я как малая ладья, неспособная носить большие тяжести…
Иван встал в полный рост, улыбка постепенно сползла с его лица, но он пока еще не сердился по-настоящему, видно, решив, что игумен попросту желает, чтобы его попросили. Сидевшие немедля вскочили тоже. Пришлось встать и Филиппу.
– Святой отец, государь и весь Собор нижайше тебе кланяемся, чтобы принял ты митрополию над нами, грешными.
Немного похоже на юродство, но царя криками немедленно поддержали остальные. Кто-то, как Пимен, кричали, чтобы показать свое послушание государю, другие просили по зову сердца. Но стоило Филиппу раскрыть рот, как затихло все. Иван тут же сел, сделав вид, что внимательно слушает, опустились на лавки и бояре со священниками.
Только того, что услышали, не ожидал никто. Недаром провел два дня в Москве Филипп, он уже знал об опричнине то, что заставило потребовать вслух отменить ее! Соединить государство воедино, как прежде было! Иван Васильевич сидел, вперив взгляд в говорящего игумена, по его лицу невозможно было ничего понять. Закончив гневную речь, Филипп произнес то, чего сам от себя не ожидал:
– Если того не будет, то митрополитом мне быть никак невозможно! А если и поставят меня супротив моей воли, то все одно – митрополию оставлю!
Ужас сковал присутствующих. Стало так тихо, что пролетевшая муха наделала шума. Даже рынды затаили дыхание. Глаза всех впились не в лицо игумена, многие уже считали его погибшим, а в лицо Ивана Васильевича. Что-то будет?! Государь не ответил ни слова, резко поднялся и направился вон из палаты. Поравнявшись с архиепископом Новгородским Пименом, он вдруг махнул тому рукой, призывая идти за собой. Сердце архиепископа возликовало: царь решил вместо глупого Соловецкого игумена предложить митрополию ему? Давно бы так! Он, Пимен, на все готов ради возможности быть рядом с государем. И служить будет как верный пес!
Но услышал совсем не то, что ожидал. Иван Васильевич вдруг бросил одно только слово:
– Уговори!
И дальше за собой не позвал. Пимен замер. Он должен уговаривать этого зазнайку? Долго ли стоял, осознавая крах своих надежд, не помнил, наверное, не очень, потому как, когда вернулся в палату, все были на своих местах. Сидел, обессиленно опустив руки на колени, наделавший столько шума игумен, молча, не шевелясь застыли бояре и священники. Никто попросту не знал, как теперь быть.
На вошедшего в палату архиепископа смотрели как на спасителя. Он скосил глазом на Филиппа и твердо произнес:
– Святой отец, государем поручено мне с тобой беседу вести… – У Филиппа язык зачесался спросить, не на дыбе ли. Чтобы такого вопроса не появилось и у остальных, Пимен поспешно добавил: – Объяснить тебе, чего не разумеешь пока.
У многих отлегло от сердца, но все равно никто ничего не понимал. Иван Васильевич и за меньшие слова головы снимал, а тут вдруг разъяснять что-то велит… Сам Филипп тоже с недоумением смотрел на архиепископа, не веря своим ушам. Тот, довольный своей значимостью, усмехнулся, точно в незлобивости государя была его личная заслуга:
– Государь гневался, да только я упросил для начала поговорить с игуменом.
Все прекрасно понимали, что за те мгновения, что отсутствовал архиепископ, ни в чем убедить своевольного царя он не мог, но никому не хотелось задумываться, так это или нет. Какая разница, главное, что немедленной опалы нет!
На подворье игумен вернулся совершенно разбитым. Он уже понял, что лишь чудом избежал смерти. Но ужас был для Филиппа не в том, что гибель прошла совсем рядом, а в том, что бессилен перед злой волей.
Не разговаривая ни с кем, игумен прошел в выделенную ему келью и тотчас встал на колени перед образами. Губы горячо зашептали молитву о помощи.
Протопоп Власий осторожно прислушался. Из-за двери доносилось едва слышное бормотание. Уже третий час поклоны бьет игумен. Видно, сильно затронула беседа на государевом дворе, если так мается, сердешный…
Вдруг священника позвали. Служка сообщил, что приехал боярин Колычев.
– Который?
– Михайло Иваныч, – почему-то развел руками служка.
Михаил Иванович Колычев родственник Соловецкому игумену. Приехал проведать? Не вовремя, не до родичей Филиппу. Власий вспомнил, что Колычев – земский окольничий, и заторопился навстречу. Может, он что знает о судьбе попавших вчера под стражу земских.
Увидев боярина, протопоп невольно усмехнулся: экие эти Колычевы рослые! И впрямь, и игумен Филипп высок, и Федор Умной-Колычев, и вон Михаил Иванович тоже.
– Благослови, святой отец, – согнулся пополам Колычев, чтобы достать до руки Власия. Тот чиниться не стал, руку поднял повыше, перекрестил боярина споро. Хорошего человека чего же не благословить?
Михайло Иванович мотнул в сторону внутренних покоев:
– Дома?
И объяснять не надо, о ком вопрос – вся Москва гудит о Соловецком игумене Филиппе и его ответе государю. Власий вздохнул: