Анну отпустили к себе, а послам еще показали ее приданое. Савайер думал о том, что при такой красе князь мог бы и вовсе ничего не давать за дочерью. Но немного погодя думать он уже вообще был неспособен!
В большой соседней комнате было разложено, расставлено, развешано такое количество немыслимо дорогих вещей, что у послов закружилась голова. А князь с явным удовольствием демонстрировал подарки будущему зятю – первоклассное оружие, кубки, украшения, потом драгоценности и наряды самой княжны… Епископы не знали, куда смотреть, то ли на открытые сундуки, в которых множество дорогих тканей и готовой одежды, то ли на шкатулки с драгоценностями, то ли на разложенное оружие, то ли на горы мехов, каждый из которых стоил половины царства…
Продемонстрировав это немыслимое богатство, князь усмехнулся и протянул епископу Роже толстый свиток:
– Здесь перечислено все, что мы даем за Анной. Писец трудился всю ночь и перевел на латынь. Надеюсь, понятно перевел.
Даже список был на отменно выделанной коже и украшен золотистой нитью.
Потом был большой пир, и бедные послы уже не знали, доживут ли до завтра. Столы ломились от блюд, возвышались горы пирогов с самыми разными начинками: зайчатиной, луком, самой разной рыбой, семгой, налимьей печенкой. Стояли большие блюда с закусками: сельдью, лососем, соленым сигом, осетриной, снетками, с грибами. Огромные ендовы с медами, большие корчаги с пивом и пузатые прозрачные кувшины с заморскими винами, игравшими сквозь стекло на свету разными оттенками. Слуги все ставили и ставили на столы блюда с гусями, курами, утками… самым разным мясом, иногда было непонятно, что это, наконец, четверо здоровых мужиков, с трудом управляясь, притащили огромный поднос с кабаном, зажаренным целиком. Он был покрыт хрустящей аппетитной корочкой, обложен яблоками и какой-то ягодой, название которой никто из гостей не знал. Сидевший рядом с Савайером княжич Всеволод объяснил:
– Брусника. Моченая она очень вкусна. А это вот клюква, болотная ягода, тоже хороша.
Княжич устал объяснять послам:
– Это репа пареная в меду, оладьи самые разные. Это каши, у нас их в печи томят со сливками и изюмом. Осетрину отведайте, такие осетры только в нашей Волге водятся, из Тмутаракани нарочно к княжьему столу возят.
Бедный епископ был в состоянии только промычать:
– Не… могу… Больше не могу…
Всеволод усмехнулся, совсем как отец:
– Ничего, не последний пир, еще все попро-буете.
От огромного количества выпитого и съеденного у послов кружились головы, развезло языки. Вот этого Роже боялся больше всего, можно было проболтаться о том, чего говорить не стоило. Но потом епископ махнул рукой: пусть себе! Лучше сразу сказать все, чем маяться. Пусть знают, что Генриху не так уж легко дается его сидение на престоле, много желающих потеснить или попросту не подчиниться. А он их всех вот так твердой рукой дер…дер-жжит!
Роже понял, что произнес это вслух, потому что его кулак вдруг оказался сжатым, Савайер пытался заткнуть товарищу рот куском жареного гуся, а Ярослав даже приподнялся со своего места.
Епископ тоже встал:
– Да! Королю Генриху приходится нелегко! – Он мотнул рукой с кубком, отчего часть напитка выплеснулась на голову кому-то из своих же. – Но тем он… отстань от меня, Готье, я все скажу! Тем он и силен!
Наверное, епископ вещал по-французски, но рядом с князем уже стоял кто-то, переводя на ухо. Ярослав вдруг рассмеялся, подняв кубок:
– Я пью за своего будущего зятя, сильного короля пока еще не очень сильной Франции Генриха!
За столом закричали, поднимая свои кубки. Тот, что оказался в руках у самого Роже, был слишком для него велик, но отказываться епископ не стал. Дальнейшее он не помнил, как и остальные послы тоже. Кажется, еще долго за что-то пили, хотя уснувшего прямо за столом Роже положили на широкую лавку и оставили там до конца пира. Кто заснул последним – неизвестно, но утром они оказались в своих комнатах и на своих постелях.
Роже схватился за голову:
– Интересно, что мы выболтали?
Самым удивительным было не количество выпитого и даже не то, что они вчера потеряли всякую способность соображать и даже двигаться, а то, что ни у кого не трещала голова! Хотя в резных ковшиках стояла наготове какая-то жидкость. Слуга Савайера объяснил:
– Это рассол, ежели будет болеть голова, то нужно попить – и все как рукой снимет.
– У меня не болит…
– Болеть будет, только если смешать вино или пиво, а от медов никогда не болит.
Савайер решил, что должен непременно узнать, как делают эти меды, выпить столько, сколько они вчера, и после этого не страдать тошнотой и головной болью…
Но сначала ему нужно было выяснить еще кое-что. Провожавший его в путь аббат Одальрик просил узнать, ни в этой ли стране находится город Херсонес и не известно ли в Киеве что о мощах святого Климента. Савайер клятвенно обещал.
Поразило французов также то, что с утра после пира русские оказались свежи и крепки, словно никакого застолья с немыслимым количеством снеди и питья не было вовсе! Даже князь, хотя Роже хорошо помнил, что он осушил тот самый кубок, что поднял за Генриха. Или в кубке было не вино? На осторожный вопрос слуга согласился:
– Не вино…
Епископ обрадовался: вот оно что, их спаивают, а сами ничего не пьют! Он тут же решил быть осторожней и никаких медов не пить, мало ли чего еще выболтает!
Но слуга продолжил:
– …князь вина не пьет, только меды. Ставленый мед куда лучше любого вина. – И добавил, что пора завтракать.
Роже уставился на него, казалось, ничего больше еще неделю внутрь не поместится. Но он ошибся, и сам Роже, и Савайер, и остальные с аппетитом закусили хрустящими огурчиками, потом поели ушное, снова пирогов, истекавшей янтарным жиром осетрины, но когда принесли еще несколько больших блюд с жареной птицей, емкости с кашами и еще много что, Савайер замахал руками:
– Я больше не могу! Если я наемся, как вчера, то не смогу двигаться и просплю целый день!
Слуги только пожали плечами: что тут есть-то? А Роже чуть насмешливо поинтересовался:
– Вчерашнее?
Слуга поджал губы:
– Обижаете… У нас отродясь вчерашнее князю не подавали. Со столов все идет слугам да нуждающимся. Только что все парено да тушено.
– И пироги?
– И пироги. А к пиру уже начали готовиться…
Савайер взмолился:
– Роже, нужно сказать, что мы не в силах столько есть и пить! Я умру об обжорства!
Это услышал вошедший в палату Всеволод, рассмеялся:
– Никто не заставляет все есть, вы хоть попробуйте. Такого дома не поедите!
За Францию стало обидно, епископ поджал губы в свою очередь: