Ярослав еще долго говорил с людьми, убеждая в милосердии Господа и его помощи в нужную минуту. Многим уже казалось, что приди они в ныне закрытые христианские храмы, и не было бы этого ужаса голодных дней и страха за свою жизнь и жизни близких. Обводя взглядом толпу, князь вдруг наткнулся на одиноко стоящий силуэт. Хотя до человека довольно далеко, Ярослава точно громом поразило – волосы старца черны, а борода и усы седы. Но когда в следующее мгновение князь обернулся снова, седобородого на месте уже не было.
В передних рядах близко к Ярославу, впиваясь в него взглядом, стояла седая, изможденная женщина. Когда стало чуть тише, она вдруг вполголоса спросила:
– Выходит, и тебя, князь, бог сына по грехам твоим лишил?
Ярослав на мгновение замер, точно громом пораженный, потом вздохнул:
– Выходит, и меня.
Женщину оттеснил рослый мужик, объяснил:
– Ты на нее не серчай, княже, у нее недавно сын утонул. Сильный был парень, молодой, жить бы да жить, и чего лодка перевернулась? Она за одну ночку поседела, старухой стала.
Женщина все стояла, печально глядя в никуда и горестно качая головой.
– А у тебя еще дети есть?
– А? – очнулась та. – Дети? Есть, как не быть…
– А муж?
– А мужа нет. Помер. И двое деток померли. А еще четверо живы, живы…
Ярослав знаком подозвал к себе гридя:
– Пойдешь с ней, посмотришь, что нужно. – Поднял голову на окружавших людей, снова заговорил громко: – Я ваш князь, а потому за вас ответствую пред Господом. Если помощь нужна, прежде ко мне надо идти, чем друг дружку грабить и убивать. Новгородцам помог, когда в беду попали, и вас не оставлю!
Суздальская земля облегченно вздохнула.
Ярослав надолго задержался в Суздальской земле. Он понимал, что, если сейчас уехать, оставив все как есть, через несколько лет нужно будет начинать сначала.
На Суздальщине один за другим стали расти храмы, прежде всего пророка Ильи. Постепенно образ Ильи, унесенного после смерти на небо, сливался в понимании людей с образом громовержца Перуна. А кто как не Перун может оставить без урожая? Не будет вовремя снега или дождя, или наоборот, зальет все водой с неба, вот и беда.
И храмы в честь Ильи быстро стали самыми посещаемыми, хотя о торжестве новой веры говорить не приходилось. Вознося молитвы Господу, суздальцы молились и прежним богам тоже.
Сам князь, конечно, скучал по своей семье. Ночью было тоскливо одному на пустом ложе, вспоминались Ингигерд и детки. Владимира уже пора на коня сажать, а отец все далече. Конечно, у мальчика есть кормилец, и мать разумна и заботлива, но неужто и ему повторять судьбу самого Ярослава – расти без отцовского присмотра?
Князь решил в это лето не возвращаться в Киев, небось, сам постоит. А зимой там будет Брячислав, можно остаться в Новгороде.
Но если остаться на зиму в Новгороде и пришлось, то совсем не своей волей…
Где-то далеко от Тмутаракани, за степью, за лесом, за бурными порогами Днепра Киевская Русь. Она жила своей жизнью, а Тмутаракань своей. Вроде и не знали друг дружку, ан нет, всякий стук сердца в Киеве в Тмутаракани отзывался, а вот наоборот, вряд ли. Помнили ли в далекой столице своих родичей за печенежскими степями? Если и помнили, то мало знали, как они живут.
А Тмутаракань жила хорошо. С того времени, как хазарскую тяжелую длань скинула с помощью князя Святослава, так и расцвела. Князья у Тмутаракани крепкие, дружина у них хорошая, дань Киеву не платили, но и от него помощи не ждали. Не о таком ли мечтал Новгород?
Сам город удачно расположен, он да Корчев крепко запирают выход из Меотиды в Русское море, кто ни плывет Боспором Киммерийским, всякий за проход платить должен. Хоть и дорого сначала Тмутаракани либо Корчеву за проход платить, потом ромеям цареградским за их Босфор, но иного выхода у купцов нет, платят.
Но не одной платой за проход Боспора живет Тмутаракань, всего в княжестве вдоволь. Сами люди шутят, что только водицы родниковой не хватает, а остального с избытком. Верно, вода в княжестве, как во всей степи, невкусная, солоноватая. Зато рыбы вдоволь, рожь такая вырастает, что колосья молотить не вымолотить, от птицы берегов не видно, сады землю по весне лепестками цветов, как ковром, устилают… С одной стороны Меотида с ее рыбными и птичьими богатствами, с другой – Русское море со всем, что от ромеев привезено и растет на этой земле. Тмутараканцам голод не грозит, рожь вымокнет – рыбой прокормятся, садами, охотой, погибнуть может только совсем ленивый.
И соседи княжество тоже уважают, с его силой считаются. Даже заносчивая Византия помощи просила, когда сама справиться не смогла. Правда, помощь та княжеству дорого обошлась – погиб князь Сфенг. С той поры правил его молодой сын Мстислав.
Мстислава любят в Тмутаракани, всем он удался – собой хорош, очи воловьи, темные, большие, брови вразлет, румянец во всю щеку, статен и умом не обижен, спор, но осторожен, горяч, но разумен. А еще дружину любит так, как его дед князь Святослав любил, все для нее отдать готов.
Князь, как и его отец Сфенг, родился и вырос в Тмутаракани, другой земли и не знает. Отчего же его так тянет на Русь? Почему и Сфенга, и его сына манит далекий и непонятный Киев? А ночами снятся леса, в которых никогда не был?
Вот и сейчас Мстиславу снился берег реки, но не такой, как в Тмутаракани, а заросший густым лесом, на другом берегу виднелся город с храмами и теремами, каких тоже не увидишь на берегах Меотиды, и зовущий девичий голос. Только голос почему-то не очень ладный и звонкий.
– Князь, – осторожно тронул за плечо Мстислава ближний отрок.
– Что?! – вскинулся тот. Как хороший воин, князь умел стряхивать сон мгновенно.
– Тегдаг помирает, просит к нему прийти, сказать что-то хочет.
Услышав о смерти знаменитого колдуна, молодой князь невольно перекрестился. Пусть и некрещеный Тегдаг, но во многом помог и отцу, и другим людям тоже. Тегдага уважали не только за умение чародействовать и лечить людей, но и просто как хорошего, умного человека. К нему не раз обращались с просьбой разрешить споры, ему оставляли заклады, у него просили совета в тех делах, о которых к мирским священникам не пойдешь. Как спросишь священника о будущем? Тегдаг его не предсказывал, но если что советовал, никогда не говорил зря и не ошибался. Одеваясь, садясь на коня и по дороге к небольшому дому, где вдали от остальных людей (а как же иначе?) жил Тегдаг, Мстислав невольно вспоминал, что именно он предсказал Сфенгу, что будет, если тот вмешается в киевские дела. Сфенг вмешался – знать, теперь недолго существовать всему их роду? Вдруг затеплилась надежда, что перед смертью Тегдаг решил что-то изменить в своем предсказании. Все же и сам Мстислав силен, и сын у него есть… Анастасия молода, еще родит. Какое тут пресечение рода?