И не ошибся.
Ярослав знал, что такое терпеть поражение, понимал состояние и чувства изгнанного короля. А то, что он когда-то едва не женился на Ингигерд, и княгиня не могла забыть своего жениха… ну что ж, время покажет, кто есть кто.
На Руси Олаву было у кого ждать хороший прием. В Ладоге сидел его старый друг Рёнгвальд, в Полоцке не последнюю роль играл Эймунд, а в Новгороде и Киеве Ярицлейв и Ингигерд.
Вместе с королем до Новгорода добрался и его сын от наложницы Магнус – единственный наследник.
Князь и княгиня привычно зимовали в Новгороде, когда с Готланда пришло известие о намерении Олава перезимовать на Руси. Отношения между супругами были хорошими, Ярослав не отлучался надолго, а это способствовало взаимопониманию на ложе и во всем остальном. Ингигерд снова носила под сердцем сына.
Ярослав даже раздумывать не стал, отправив обратно гонца с приглашением.
Конечно, сначала Олава встретили в Ладоге. Рёнгвальд был несказанно рад, показывал земли, которыми управлял, рассказывал о жизни на Руси, о походах Ярослава, о том, какая Ингигерд хорошая княгиня и жена… Олав слушал, и ему все больше казалось, что он упустил свою птицу счастья, женившись не на Ингигерд, а на ее сестре Астрид. Словно почувствовав это, Рёнгвальд дал совет:
– Только не вздумай вызвать у князя ревность. Он очень любит жену и детей и никогда не простит ей измены.
Олав поднял на друга изумленные глаза:
– И в мыслях не держал. Ты-то знал, что мне что Ингигерд, что Астрид – все равно.
– И не жалел, что не на той женился?
– До сегодняшнего дня и не задумывался.
– А сегодня?
Король помолчал, потом помотал головой:
– Даже если Ингигерд хороша по-прежнему, мое сердце пусто, а Ярицлейв мне друг, хотя и дальний.
– Смотри! Я тебя предупредил. Не ломай жизнь им и себе.
Рёнгвальд знал, о чем предупреждал. Известие о приезде бывшего жениха всколыхнуло в душе Ингигерд воспоминания юности. Человеческая память удивительно устроена, из прошлого, особенно юности, она помнит только хорошее, забывая все дурное: неудачи, огорчения… Ингигерд забыла, что Олав женился на ее сестре, забыла свою боль и обиду, зато вспомнила, что король Норвегии самый-самый… Во всем самый-самый!
Сердце Ярослава зашлось болью, когда он заметил, как покраснели щеки и загорелись глаза жены при одном упоминании об Олаве. Неужели за столько лет она не смогла выбросить его из сердца?! Накатила обида, между супругами снова встала стена непонимания.
Почему, ну почему?! Ведь Ингигерд никогда не видела норвежца, знала о нем только со слов Рёнгвальда! Ярослав вспомнил, как однажды и сам принялся расспрашивать Рёнгвальда об Олаве, пытаясь понять, чем тот взял сердце его жены в полон.
Варяг повинился, что собственными рассказами о женихе возбудил у Ингигерд любовь к нему. Конечно, преувеличивал, конечно, придумывал, но еще больше додумала она сама. И продолжала додумывать уже на Руси. Ярославу было больно соперничать с призраком, и теперь он даже радовался появлению настоящего Олава. Если тот и впрямь хорош, как твердит Ингигерд, то придется признать, что жена не зря столько лет любит этого человека. А если нет, то должна же умная Ингигерд все увидеть сама?
Рёнгвальд успокоил князя:
– Непременно увидит. Ревновать не стоит.
И вот наконец поздней осенью в ненастный, хмурый день драккар с Олавом, его сыном Магнусом и небольшой дружиной на борту пристал к пристани Новгорода. Ярослав с Ингигерд вышли встречать гостей сами. Князь больше смотрел на жену, чем на тех, кто сходил на берег.
Сердце Ингигерд зашлось, она искала глазами стройного, рослого, красивого мужчину, того, что столько лет занимал ее мысли… А на берег сошел толстый (верно прозвали), чуть потрепанный жизнью, уставший от невезения, не такой уж красивый человек. Обрадованно приветствовал Ярослава:
– Ярицлейв, я рад тебя видеть! – Склонился перед ней: – И тебя, княгиня Ингигерд.
Что она отвечала, как приветствовала, Ингигерд и не помнила. В висках стучало: это Олав?! И только чуть насмешливый и все понимающий взгляд мужа привел ее в чувство. Ингигерд гордо вскинула голову и веселым голосом начала беседу. Насмешка Ярослава была сродни пощечине, у Ингигерд привычно взыграло чувство протеста и желание настоять на своем.
Олав не такой, каким она себе его представляла? Ну и что? Зато он прекрасно слагает висы. И вообще, красота мужчины не во внешней пригожести, а… а… в чем, придумать не могла. Строптивая княгиня сама себе не желала признаваться, что разочарована, что бывший жених совсем не такой, каким она себе его придумала. От этого росла злость, в том числе и на бедолагу Олава. Чем он был виноват в том, что Ингигерд навыдумывала о нем столько?
И снова Ярослав допустил ошибку. Он уже немало знал о жизни, но совершенно не знал женщин, особенно свою собственную строптивую Ингигерд. Ему бы просто дать ей побыть рядом со своим героем, ореол разрушился бы сам по себе. Но князь, довольный растерянностью жены, вечером с легкой насмешкой поинтересовался:
– Ты Олава сегодня впервые увидела? Понравился?
Ингигерд взвилась. Ярослав наблюдал сначала с долей изумления во взгляде, потом с раздражением, а потом попросту хлопнул дверью и все время пребывания в Новгороде гостя к княгине не ходил.
Но днем на людях держал себя ровно и приветливо. Никто не должен знать, что творится у него на душе. Тем более сам Олав ему вполне понравился, он был прост, набожен, что сразу легло на душу Ярославу, и несчастен, потому как изгнан из собственной страны.
Началось все с пира, устроенного в честь гостя. Потчевать на Руси всегда умели, но тут Ингигерд, кажется, превзошла сама себя!
Огромный стол был сплошь заставлен угощением. На нем уже столько снеди, сколько едва ли могли съесть десятки крепких мужчин, а слуги готовы нести и нести еще блюда с осетрами, дичью, мясом, огромные ендовы с медами… На закуску предложили соленое: сига, сельди, лосося, снетков, а еще грибы. Потом пошли рыбные блюда: ушное, пироги с разными начинками, с семгой, налимьей печенкой, осетриной… Олав с дружинниками чувствовали, что даже пробовать уже тяжело, не то что есть, а слуги все несли и несли огромные блюда. На самом большом расположился, точно отдыхая, огромный кабан, покрытый хрустящей корочкой и обложенный вокруг яблоками, его блюдо окружали гуси, утки, куры… Появились пироги с зайчатиной, с луком, потом с брусникой, морошкой, наконец, с творогом. Принесли пареную репу в меду, разные оладьи, каши, все заливали сливками, топленым молоком, посыпали изюмом. Дразнили своим видом пряники, на блюдах лежали россыпи орехов, изюма, каких-то заморских сладостей. Все это запивалось большим количеством медов и пива. На сладости норманны уже даже смотреть не смогли, от выпитого и съеденного не просто кружилась голова, но и наступило бессилие во всем теле, отказывались подчиняться руки, ноги, заплетался язык.