Часам к десяти совместными усилиями – Даня тоже подключился к нам, а в восемь еще и Люба забежала помочь – мы сделали буквально все. Завтра оставалось только накрыть на стол и приготовить салат из свежих овощей. Прекрасно! Терпеть не могу в день рождения с утра возиться на кухне.
Заснула я, конечно, как убитая после всех трудов, ни на какие мысли сил уже не оставалось.
А рано утром, часов в шесть, Дашка явилась ко мне в кровать, как в детстве.
– Мамулечка, с днем рождения!
– И вас также!
– Мамулечка, а что ты мне подаришь?
– А ты мне?
– Сначала ты!
Это был традиционный разговор, из года в год повторявшийся слово в слово.
– Так и быть!
Я встала и полезла под кровать, где в день приезда спрятала сумку с подарками, присланными ей ко дню рождения ее и моими подружками.
– Это все мне? – ахнула Дашка.
– Ну конечно, налетай! Хотя погоди, перво-наперво подарок от меня!
Я привезла ей модное светло-синее платье с большим вырезом и белой отделкой.
– Мамсик! – завизжала Дашка. – Я его сегодня надену. Ой, какая прелесть! Как мне идет! Смотри, и сидит как влитое! Как же ты мне угодила, мамулечка!
– Ну давай, смотри дальше!
– Нет, сначала мой подарок тебе. Вот!
Она подала мне маленькую коробочку, вернее, ювелирный футляр. Когда я его открыла, слезы так и брызнули у меня из глаз – в футлярчике лежало колечко, тоненькое золотое колечко с малюсеньким изумрудом, почти совсем такое, как я когда-то продала.
– Дашенька, так ты знала?
– Конечно, знала и тогда же сказала себе, как только у меня будет возможность, первое, что подарю маме, – такое колечко!
– Данечка, но ведь это, наверное, дорого?
– Нет, мамуля, тут все эти цацки куда дешевле, чем в Москве. И потом, разве в этом дело? Ты рада, да, мамуля? Надень его скорее! Не мало? Нет?
– Я теперь всегда буду его носить не снимая!
Мы обнимались, целовались, смеялись, плакали – словом, нам опять было так хорошо вместе!
– Мамсик, ты купаться собираешься?
– Собираюсь, а что?
– А можно мне с тобой?
– Что за вопрос! Неужели ты отважишься лезть в воду?
– Ну не знаю, мне просто хочется еще побыть с тобой.
– А ты чего в такую рань нынче встала?
– Не терпелось отдать тебе кольцо и вообще начать день рождения, двадцать лет как-никак.
По дороге она вдруг спросила меня:
– Мамуля, а что ты наденешь?
– Сама не знаю, вообще-то я хотела белый костюм, но…
– Нет, белый костюм Марат Ильич уже видел.
– А при чем здесь Марат Ильич?
– А при том, что, если ты на свидание к нему надела такой шикарный костюм, значит, хотела сразить его наповал!
И впрямь психолог!
– Мамуля, ну скажи, у тебя с ним что-то было, это ведь неправда, что у него был роман с Алевтиной? Ну, мама, я ведь видела, как он на тебя смотрел. И на меня…
– Что?
– Мамуля, только не сердись, ты же знаешь, как я ко всему этому отношусь, ну скажи, это он, да?
– Кто?
– Это он, мой… отец? Да?
Она смотрела на меня синими, его глазищами.
– Данечка, тебе это так важно?
– Ага, значит, я права, это он! Ты спрашиваешь, важно ли, да нет, теперь уже не важно… но все равно, ужасно интересно посмотреть на своего отца, познакомиться с ним…
– Но ты уже познакомилась… – ляпнула я, и разговор из теоретического стал уже вполне конкретным.
– Эх, мамуля, была у тебя одна тайна и ту я разоблачила. Ты не сердишься?
Посреди пустынной в субботнее утро улицы она повисла у меня на шее.
– Чего ты боишься, мама? Мне же от него ничегошеньки не надо, тебе тоже, вон у тебя Кент какой клевый! Да ты сама подумай, как здорово – он придет, а ты вся такая из себя красивая, нарядная, и с тобой Кент, видный, остроумный, влюбленный… Да, мама, а он-то знает?
– Догадался. Вчера вечером звонил, говорил, что все высчитал.
– Что высчитал?
– Что ты его дочь.
– А он рад?
– Понятия не имею. Мы должны с ним завтра встретиться и поговорить. Но большой радости я как-то не почувствовала. Даже если и рад, все равно в результате чего-нибудь да испугается.
– А чего тут пугаться, мы же ему не навязываемся!
– Еще не хватало!
– А ты у меня, мамочка, большой молодец, гордая!
– Да какая там гордость, чёрта ли в ней, просто очень уж не ко времени он появился, папуля твой. Я так когда-то мечтала о встрече с ним, и именно о такой, но теперь…
– Ты ему не все высказала, когда вы встретились?
– Ах, Дашка, давай не будем портить себе этот день!
– Мам, а как же мне теперь себя с ним вести, когда я знаю, что он знает?
– Думаю, выяснять такие вещи публично, тем паче в присутствии твоей свекровушки, не стоит. Я просила его пока молчать, хотя бы сегодня, молчи и ты. А завтра, если захочешь, можем встретиться втроем, и пусть-ка он покрутится!
– Правильно! Какая ты у меня умная, мама!
О нет, я дура, набитая дура, такая же, как все бабы! Что мне, спрашивается, надо? А надо мне, видите ли, выглядеть сегодня на все сто, чтобы убить одним ударом и Котю, и Марата! Хотя оба, кажется, и так убитые. Да нет, если честно, больше всего мне хочется утереть нос этой противнейшей бабе, моей сватье. Ох, до чего же я ее не люблю! На редкость мерзкая особа! Мы с ней знакомы уже лет пятнадцать. Когда-то она тщательнейшим образом скрывала свое еврейское происхождение, носила фамилию первого мужа Уварова, работала в Госплане и была правовернейшей коммунисткой. Как только коммунизм пошел на убыль, так тут же стало убывать и ее коммунистическое сознание. Она быстренько оформила брак с мужем-евреем, с которым жила, так сказать, во грехе, заставила его усыновить родного сына, до той поры считавшегося незаконным, и при первой же возможности уволокла мужа в Израиль, где бедняга Беркович очень быстро умер от какой-то сердечной болезни. Тогда она стала требовать, чтобы сын тоже приехал в Израиль, а Даня, уже тогда женихавшийся с Дашей, ни за что не хотел. Но тут он окончил консерваторию, работы для него не было, а мамаша сулила ему в Израиле блестящую карьеру. Вот тогда он быстро женился на Дашке, и они смотались. Блестящая карьера, насколько я понимаю, ему тут тоже не светит, но, в общем, могло быть и хуже. К счастью, Даня пошел не в мать, а в милого славного Берковича. Пусть-ка теперь эта поганка увидит, что я приехала из Москвы, которую она с презрением оставила лет семь назад, и не только там не захляла, а, наоборот, можно сказать, процвела, и вокруг меня вьются два мужика, которые оба – она же подробностей не знает – смотрят на меня горящими глазами… Ого-го, это будет весело, а все драмы как-нибудь утрясутся, рассосутся… Приняв такое решение, я успокоилась, развеселилась, и Дашка, которой я, разумеется, ничего не сказала о своих не слишком красивых намерениях, тоже сразу повеселела.