— Он рассказывал какие-то страсти про дьявола и чем вы занимаетесь, чтобы его ублажить, — сказала девица.

При этих словах ухмылка сошла с лица Трея, он сел почти напротив, но Бен старался на него не смотреть.

— Слушай, Трей, — подал голос Алекс, — ты вроде как индеец, да?

— Да. Хочешь, чтобы я снял с тебя скальп?

— Но ты ведь только наполовину индеец? — сказала девчонка.

— У меня мать белая, и я не кадрюсь с индейским бабьем.

— Почему? — спросила она, проводя мундштуком по волосам.

— Потому что Сатана предпочитает трахать белых цыпочек. — Он усмехнулся и посмотрел на нее, слегка наклонив голову; она было захихикала, но он не менял выражения лица, и она замолчала, а ее страшненький парень снова обхватил рукой ее ягодицу.

Конечно, треп Бена им понравился, но у Трея был куда более зловещий вид. Он сидел перед ними, скрестив ноги, и смотрел на них, казалось, вполне дружелюбно, но в этом взгляде не было теплоты. И сидел-то он вроде как в простецкой позе, но и руки и ноги были устрашающе напряжены. Во всем его облике было что-то очень недоброе. Никто больше не отваживался передавать косяк по кругу.

Несколько минут они сидели в напряженной тишине. Трей своим видом напрочь лишал их присутствия духа. Обычно он вел себя шумно — этакий крутой парень, большой охотник до пива и помахать кулаками, но когда бывал не в духе, казалось, он сотней невидимых пальцев тычет всех в плечо. И опускает. Всех.

— Ты остаешься или как? — вдруг обратился он к Бену. — Я на колесах. Можем поехать к Диондре, ключи у меня есть. Чем торчать в этой дыре, подождем ее дома.

Бен кивнул, неловко помахал присутствующим и последовал за Треем; тот, выйдя на улицу, швырнул в снег банку из-под пива. Что-то внутри у Бена определенно изменилось. Слова застревали в горле. Залезая в кабину, он попытался извиниться перед Треем, который по какой-то непонятной причине спас его от позора. Кстати, а почему у него ключи от дома Диондры? Может быть, потому что он их у нее попросил?

— Ну что, готов доказать, что способен на то, о чем ты там трепался? — сказал Трей, сдавая назад. Его грузовик больше напоминал танк, поэтому Трей направил машину прямо через чье-то поле: она запрыгала по пенькам от прошлогодней кукурузы, то и дело перемахивая через ирригационные каналы. Бен чуть язык себе не откусил — пришлось ухватиться за подлокотники. Трей бросил многозначительный взгляд на его побелевшие от напряжения руки.

— Конечно готов.

— Что ж, может, сегодня вечером ты станешь мужчиной. Может быть.

Он щелчком включил магнитофон. Из динамиков прямо в лицо Бену ударили слова из песни «Железной девы»: «Число Зверя шесть-шесть-шесть… Сатана… жертвоприношение…»

Музыка билась в голове, мозг кипел, как горячее масло на сковородке, внутри просыпалась дикая злоба — эти ощущения возникали всегда, когда он слушал тяжелый рок. Гитара не отпускала, заводила все сильнее, и голова в такт заходила ходуном — вперед-назад, вперед-назад; звуки ударных били в позвоночник, поднимаясь вверх. Дикая злоба перерастала в безумную ярость, не давая здраво мыслить и заставляя трястись, как заводную куклу. Казалось, тело сжато в кулак и готово распрямиться и нанести удар.

Либби Дэй

Наши дни

Дорога между Канзас-Сити и Сент-Луисом выливается в скучное многочасовое сидение за рулем, которое ничего, кроме отвращения, не вызывает. Унылая мертвенно-желтая равнина утыкана придорожными щитами. Свернувшийся котенком человеческий эмбрион на щите «Аборт останавливает биение сердца»; комната, озаренная кроваво-красным отсветом огней «скорой помощи» на щите с надписью: «Специалисты по очистке места преступления»; весьма несимпатичная особа призывно строит глазки водителям со щита «Джимми приглашает в свой потрясающий мужской клуб». Количество щитов, навязывавших путникам любовь Христа, было прямо пропорционально рекламировавшим порно, а в названиях придорожных забегаловок с удивительным постоянством появлялись кавычки в самых неподходящих местах: «Кафе Герба — „лучшая“ еда в округе», «Жареные ребрышки от Джолин — заходите на „восхитительные“ ребрышки молодых барашков».

Лайл сидел рядом на пассажирском сиденье. Накануне он позвонил и разразился пространной тирадой, взвешивая «за» и «против» совместной поездки. (С одной стороны, мне как женщине будет легче наладить контакт с Крисси, поэтому лучше ехать одной; с другой — он лучше владеет этим вопросом. Но опять же — он может увлечься, начнет задавать слишком много вопросов и загубит поездку, его же, бывает, заносит — есть у него этот недостаток: он иногда не поспевает за собственными мыслями; однако не стоит забывать, что пятьсот долларов — сумма немалая, и он считает себя некоторым образом вправе поехать.) В конце концов, не выдержав, я рявкнула в трубку, что через полчаса подхвачу его «У Сары», если он успеет, и отключилась. И вот он нервно суетится рядом и то щелкает замком на двери, то меняет волну радиоприемника, то вслух зачитывает текст на щитах, словно пытаясь унять беспокойство. Мы миновали склад фейерверков размером с добрый собор и по меньшей мере три места со свидетельствами произошедших здесь ДТП — собиравшими пыль и грязь когда-то белыми крестами и искусственными цветами на них. Бензозаправки заявляли о себе более тощими и длинными шестами, чем у накренившихся флюгеров близлежащих ферм.

В одном месте со щита смотрело знакомое лицо: Лизетт Стивенс улыбалась своей радостной улыбкой, там же внизу был указан номер телефона, куда можно звонить в связи с ее исчезновением. Интересно, когда его снимут? Как скоро погаснет надежда или закончатся деньги?

— Боже, снова она, — сказал Лайл.

И хотя он меня раздражал, я испытывала похожие чувства. Столько времени прошло, и сейчас почти бестактно ожидать, что люди будут беспокоиться о человеке, которого уже явно нет в живых. Если, конечно, этот человек тебе не родственник.

— Лайл, скажи, пожалуйста, из-за чего ты так… увлечен делом моей семьи?

Пока я произносила эту фразу, за окном как-то сразу потемнело. Впереди, насколько хватало глаз, зажглись фонари и в два ряда замигали белым светом, словно заинтригованные моим вопросом.

Но Лайл внимательно изучал собственную коленку и, казалось, слушал боком. У него вообще была привычка ухом подаваться к собеседнику, кто бы тот ни был, потом несколько секунд молчать, будто сказанное он сначала переводит на какой-то другой язык.

— Классический образец детективного жанра — кто преступник? — вот и всё. Возможных версий — куча, их интересно обсуждать, — сказал он, по-прежнему глядя куда-то вниз. — А еще ты… и Крисси… дети, из-за которых что-то происходит.

— Из-за которых что-то происходит, говоришь?

— Да, нечто такое, с чем они сами не в состоянии справиться, что влечет череду не поддающихся контролю серьезных последствий. Цепную реакцию. Мне это интересно.

— Почему?