Алена скинула с себя сарафан и осталась в одной нижней юбке, потом сняла и ее. Даже в неверном свете костра она была прекрасна — действительно, ее тело мало чем отличалось от тела убитой кикиморы, только грудь поменьше да бедра чуть полнее — но от этого ничуть не менее соблазнительные.
Федор впился глазами в Алену, от неожиданности даже охрип и изменившимся голосом сказал:
— Не надо. Ты прекрасна, да, я понимаю толк в женщинах, но я не такой подлец, чтобы воспользоваться твоим телом вот так, в уплату. Иди-ка лучше выстирай одежку, вымойся — а то и правда пахнет от тебя дурно. Возьми там у меня в фургоне рубаху, штаны, сапоги… правда, они тебе не пойдут по размеру, но ничего, на время сойдут, переоденься, а сарафан с юбкой вывеси посушиться. Заберем тебя, да, обещаю. Поедешь с нами, будешь работать — готовить, ухаживать за лошадьми, все что мы делаем, то и ты будешь делать. Доедем до города, там что-нибудь придумаем, как тебя пристроить, с нами ехать нельзя — опасно. Рассказывать тебе ничего не буду, это не твое дело. Но жизнь твою постараемся устроить — слово даю. Иди.
Алена смущенно кивнула, стесняясь, натянула сарафан и полезла в фургон искать одежду. Через десять минут на краю болота послышался плеск — новый член экипажа смывал с себя засохшую грязь.
Федор усмехнулся в усы и обратился к бесчувственному товарищу:
— Видишь, Андрюха, как дурно ты на меня влияешь? Такая красотка — ни один мужик бы не устоял, а все ты! Нет бы мне утащить ее в кусты и заставить извиваться от страсти — а я играю в благородство! Сейчас ты бы сказал, что и без тебя я не стал бы пользоваться слабостью несчастной женщины… возможно… кто знает? Ну уж больно хороша! Ты-то вон повалялся под красоткой, так что она в страсти тебе всю спину ободрала, до костей, понимаешь! А я вот теряюсь! Ладно, что там у тебя?
Федор опять пощупал шею раненого — показалось ему или нет, но пульс стал немного ровнее… а может, действительно показалось.
Вот только не понравилось то, что шея была очень, очень горячей, раненого лихорадило так, что того и гляди кровь свернется… фигурально выражаясь. Лицо было красным — различимо даже в полумраке. Федор нахмурился и осторожно накрыл Андрея одеялом, отогнав вьющихся комаров.
На удивление, несмотря на близость болота, комаров было довольно мало, отметил себе солдат — возможно, костер отгонял их дымом, а может, просто место открытое и продуваемое.
Выбросив из головы комаров, Федор полез в фургон, забыв про спящую там девочку, и чуть не наступил на нее. Тихо выругался, осторожно достал столик и стулья, вино, вылез из повозки и расставил мебель у костра. Вытряс продуктовые запасы — выложил кусок мяса, черствый хлеб, кинжалом нарезал, как мог, следя за тем, чтобы не поцарапать стол, он ему очень нравился, остался еще от отца. Лакированное дерево было искусно соединено медными петлями так, что в сложенном состоянии стол занимал очень мало места, становясь плоской доской, которую можно было уложить на дно фургона. То же самое и стульчики — раскладные, могут выдержать не только хрупкое женское создание, но и таких здоровых мужиков, как Федор и Андрей.
Сзади послышались легкие шаги, и Федор сказал:
— Найди там в фургоне стаканы — забыл взять, и садись за стол, вечерять будем. Ты вино пьешь?
— Нет. Если только немного…
— Давай тебе разбавим водой — да, наверное, и я разбавлю, а то мой друг все меня ругает за пьянство. Я и правда что-то лишнего пью последние годы, надо кончать с этим делом. Нашла? Молодец. Давай жуй — утром без завтрака поедем. Я вот что думаю — не будем мы ни в какие трактиры заезжать, черт с ними, дотерпим до города. Остается двадцать верст — четыре часа езды… забыл! Вот что, отложи кусок хлеба и мяса девчонке — она-то терпеть не может без еды, ну а мы с тобой потерпим, да?
— Конечно. — Алена благодарно кивнула и убрала в чистую тряпицу кусок мяса с ладонь и кусок хлеба, потом уселась, глядя в огонь и отвернувшись от стола.
— Эй, ты чего, мать твою за ногу! Ну-ка жри давай! — рассердился Федор. — Свою долю, типа, дочери отдала? Так бы и врезал тебе! Ешь, говорю! Хватит нам — заморим червячка, и все, ночью все равно спать надо, а не жрать! И вина хватани все-таки, разбавь водой и пей — легче будет, нервы отпустит.
— Боюсь вино пить, — несмело ответила Алена, — на голодный желудок, да после этой всей… опьянею.
— Пару глотков — ничего не будет. Доедай, пей и марш в фургон, а я с Андрюхой останусь. Давай-давай, а то девчонка проснется, перепугается, она ведь помнит только, что ее похитили, может крепко напугаться.
Алена ушла в фургон, а Федор улегся рядом с другом, глядя на языки костра.
В голову лезли всякие гадкие мысли. Например — что будет с Андреем, если он выживет? Он ведь наверняка заразился от кикиморы — его раны были буквально залиты ее кровью. Это стопроцентная гарантия заражения. И что дальше? Ну вот превратится он в кровожадного монстра, и что тогда? Неужели и правда он не сможет сдержать свою убийственную натуру? Ведь и когда он был якобы обычным человеком, более страшного бойца Федор не видал — он не ярился, не пускал пену и слюни, не орал для поднятия боевого духа, а спокойно убивал.
А если к этому присоединится жажда крови, жажда убийства, а более всего — невероятная скорость, сила, реакция, регенерация кикиморы? Кто сможет с ним совладать? А если в момент «озверения» радом окажется некий усатый друг? Куда только усы полетят… Ну друг-то ладно — а если посторонние, совершенно невинные люди? Ох, Андрей, задал ты мне задачку! Что делать, а? Ну что делать?! Может, отрезать ему голову, пока он без сознания? Р-раз — и нет проблемы! А как он будет жить с мыслью, что убил беспомощного друга? Зачем тогда он его вообще лечил? Ну лечил-то по инерции — друг в беде, раненый, а сейчас вот задумался — а может, зря он мучается? А если выживет — скажет ли он спасибо за то, что дал ему превратиться в дикого зверя?
Федор поднялся с одеяла, наклонился над Андреем, вынул кинжал, попробовал на остроту его лезвие и застыл как изваяние — внешне спокойный, а внутри раздираемый противоречивыми мыслями и сомнениями. Вдруг резко отбросил кинжал, и тот воткнулся в землю, уйдя в заросший плотной травяной порослью дерн более чем до половины.
— Нет, не могу! — Федор закрыл лицо руками.
Дрожащий в лихорадке Андрей что-то пробормотал на неизвестном языке — вроде напоминающем местный, но непонятном. Федор взял свое одеяло и накрыл дрожащего друга.
— Тепло сегодня, да и костер… Перебьюсь.
Он лег на спину, устремив взгляд в звездное небо. Ему было грустно и хорошо — за последние годы впервые он находился в компании людей, которым мог доверять и с кем ему хотелось быть рядом… «Увы, все так иллюзорно, — подумал он, — но буду жить этим днем, брать все хорошее, что могу, а там будь что будет».
Вскоре веки его стали смыкаться, и Федор заснул тяжелым, тревожным сном.
Всю ночь Федор время от времени вскакивал, подходил к раненому, щупал лоб, смотрел на его раны — кровь уже не сочилась, но Андрей был горячий, как печка. Пульс его то частил, то стучал медленно, как будто сердце замирало и норовило остановиться.