В третьем часу он заехал на заправку, пополнил бак своей машины и рванул за город. Проехав 42 километра, «девятка» свернула на лесную дорогу. Понятно, что автоматически повторить его маневр я не мог, чтобы не засветиться. Поэтому остановился на обочине перед поворотом, выключил двигатель, вышел из машины и прислушался. Гарика выдавала музыка. Слышно в ночном лесу было прекрасно, и сначала громкость понемногу затихала, что означало, что «девятка» продолжает движение, потом установилась на одном тоне, послышался отдаленный лай собак. Гарик достиг своего логова. Я загнал машину в лес, как мог замаскировал ее — мало ли кто еще может проехать по этой проселочной дороге? Примерно через километр лес оборвался, и передо мной открылась довольно большая опушка, на которой стояли пять или шесть особнячков. В одном из них горел свет. Остальные дома были либо пусты, либо в них все спали. Лай собак, естественно, меня насторожил. В это время из дома вышел Гарик, забрал из багажника большой сверток, выключил наконец музыку и, закрыв собак, что меня одновременно и удивило, и обрадовало, в небольшой вольер, зашел в дом.
— А почему он загнал собак? Не логично. Казалось бы, наоборот, ночь — самое подходящее время выпустить их для сторожевой службы.
— Все очень просто, Феликс. Собаки охраняли дом и находящихся в нем именно в отсутствие хозяина. Чтобы никто не мог без его ведома покинуть жилище, улавливаешь? Вот так.
Ну ладно, немного подождав, я обошел дом с тыла, нашел заднюю дверь. Она была заперта, но проблемы открыть ее для меня не составило. В общем, через несколько минут я был внутри дома. Первый этаж оказался пуст, музыка и приглушенные голоса доносились сверху, и я, приготовив оружие, стал подниматься по лестнице.
Приблизившись к двери, я отчетливо услышал голос Анюты. Она что-то просила, но что именно, я не слышал. Судя по всему, в доме они были одни, Гарик и Анюта. Я резко открыл дверь и увидел, что на диване лежит бледная дочь, рукав ее халата на правой руке был закатан, резиновый жгут перетягивал руку выше локтя, а рядом, на коленях, стоял Гарик и через шприц вводил ей в вену какую-то жидкость. Он почти закончил свою процедуру, когда увидел меня. Анюта, отбросив голову, уже ничего не соображала, только стонала. Гарик же изменился в лице и испуганно, держа шприц в руке, отходил к окну. Его глаза с ужасом смотрели на пистолет, из которого в любую секунду могла вылететь его смерть. Я стал приближаться, целясь Гарику между глаз. Смог бы я тогда выстрелить? Наверное, нет. Но секунды моего замешательства дали ему возможность уйти. Гарик неожиданно нырнул в окно, ломая раму и разбивая стекла. Я отчетливо слышал, как его тело ударилось о землю, и лес вскоре наполнился хрустом ломаемых веток и кустов. В такой запарке он забыл про свою «девятку» и ломанулся куда глаза глядели. Преследовать его не имело никакого смысла, да и желания. Я нашел дочь, и это самое главное.
Она ничего не понимала, лицо ее было перекошено неестественной гримасой, глаза закатились. Бедняжка что-то шептала, я попытался разобрать ее шепот, но тщетно. Я поднял Анюту на руки и под яростный лай запертых собак понес через лес к машине, где положил ее на заднее сиденье. Потом вырулил на шоссе и вскоре доставил бесчувственное тело Анюты в ее комнату. Первые сутки она была, как сомнамбула, — наркотик крепко держал ее в своих когтях. Она мало что понимала. Все действия были автоматическими и замедленными. Ничего ее не интересовало. Мы с Татьяной посоветовались и решили попытаться сами справиться с болезнью, тем более и обратиться за помощью было некуда. Наркологический диспансер мало чем мог помочь. Я говорю об эффективной помощи. Нам в первую очередь предстояло не допустить дальнейшего употребления наркотика. Поэтому Анюта, если так можно выразиться, была заключена под домашний арест. Всякие контакты — с подругами и друзьями — категорически запрещались. Татьяна приготовила всевозможные транквилизаторы, чтобы облегчить выход из тяжелого состояния наркотической зависимости. Мне пришлось попросить Зотова предоставить неделю за свой счет. И началась схватка за здоровье дочери. День прошел относительно спокойно.
Вечером обстановка изменилась. Анюта пришла в себя. Зрачки были неестественно расширены, чувствовалось ее плохое настроение и внутреннее напряжение. Глаза слезились. Предложение немного поесть вызвало у нее приступ тошноты. Наступала ночь. Как она прошла — передать тяжело. Дочь не могла уснуть — не спали и мы. Попытки поговорить с ней наталкивались на неприступную стену. Ни о чем, кроме дозы, она не желала говорить.
— Она просила дозу?
— Да, повторяла все время — как ей плохо, что она не выдержит таких мук. Просила немного подлечить ее — достать, она скажет где, немного наркотика. Это будет в последний раз. Татьяна предлагала успокоительные уколы, которые помогут. Но Анюта наотрез отказывалась. Говорила — вам никогда не понять, что это! Не понять, как мне плохо. Ну, дорогие мои, мамочка, папочка, ну помогите мне, пожалуйста, я же у вас одна, нельзя вот так резко бросать. Нужно прекращать постепенно, с каждым разом уменьшая дозу, ну пожалуйста, родные мои. Всего лишь одну небольшую дозу. Но идти на поводу ее просьб означало — самим подтолкнуть к гибели. Поэтому на все просьбы мы с Татьяной ответили отказом. Анюта преобразилась — перекошенное лицо с огромными зрачками, вся потная, руки трясутся. Ну, мол, суки, или дайте дозу, или я перережу себе вены! Дальше — больше. Где-то на второй день к потливости и бессоннице добавились еще боли в мышцах спины и ног. Ее просьбы дать наркотика, сопровождаемые угрозами и оскорблениями, выводили меня из себя. С Татьяной тоже произошли изменения — она вдруг постарела, морщинки, еще совсем недавно почти незаметные, отчетливо проступали на ее изможденном лице. Какую тяжкую муку она несла в себе, Феликс! Такого и врагу не пожелаешь. Анюта по-прежнему не могла спать, иногда, буквально на минуты, забывалась, но тут же вставала. Ей и сидеть было невмоготу — так и металась по комнате, из угла в угол, держа меня в постоянной готовности предотвратить ее возможные поступки. Металась и просила. Нашим единственным союзником в этой борьбе было время.
Прошла неделя, жуткая, почти бессонная, полная постоянного напряжения. Наконец Анюте стало немного получше, хотя и жаловалась она на общую слабость, бессонницу и боли в мышцах и суставах, но дело явно шло на поправку. Анюта стала более общительна с нами, дозу больше не просила. Так что первую битву мы выиграли. Сделали все, что было в наших силах. Теперь дальнейшая судьба Анюты зависела от нее самой. Мне казалось, что после таких страданий человек разумный и близко не прикоснется к наркотику. Но я вновь и вновь ошибался. Оказывается, уже через пару месяцев наркоман может вновь «слететь с катушек». Что и было в ближайшем будущем ярко доказано на конкретном примере.
— Анюта вновь стала употреблять наркоту?
— Да. И на этот раз все происходило намного сложнее и трагичнее. Относительно спокойный период нашей, теперь уже другой жизни, продолжался где-то месяц. Внешнее напряженное успокоение больше походило на затишье перед катастрофой. Татьяна сильно изменилась внутренне, да и внешне. Она все больше молчала, разговаривала только по необходимости. Однажды я поймал себя на мысли, что каждый из нас ушел в свой внутренний мир. Ожидание нового удара окружало нас невидимой аурой. Я знал, как бороться с наркодельцами, но был беспомощен против самого наркотика. Между тем Анюта возобновила посещения школы, но там, по словам учителей и одноклассников, той же Ирины, ее просто не узнавали. Раньше всегда обходительная, общительная, жизнерадостная, дочь стала обидчивой, замкнутой, раздражительной. Держала всех своих бывших подружек на расстоянии. Отсидит в школе и под нашим присмотром — домой, закроется у себя в комнате, врубит музыку, ляжет на софу и молча смотрит в потолок.