— Почему же не подраться здесь, посреди улицы, при свете солнца, если тебя унизили? Они были свидетелями оскорбления, нанесенного мне, пусть станут и свидетелями отмщения.
— Вложите шпагу в ножны, дон Фернандо!
— Защищайтесь, дон Рамиро!
— Значит, ты отказываешься повиноваться?
— Уж не думаете ли вы, будто я позволю, чтобы меня лишили чести, той чести, которую вы сами вручили мне, как ваш отец унаследовал ее от своих предков?
— О, если б ты сберег хоть каплю того, что я передал тебе! — воскликнул дон Руис.
И, обратясь к дону Рамиро, проговорил:
— Почему у моего сына, дон Рамиро, нет ни малейшего уважения к моим сединам, к моим дрожащим рукам, ведь я — его отец и обращаюсь к нему с мольбой; так послушайтесь же меня вы и покажите пример тем, кто нас окружает, что чужой оказывает мне больше уважения, чем сын.
— Верно, верно, дон Рамиро, послушайтесь, — поддержали старика зрители.
Дон Рамиро отступил на шаг и опустил шпагу.
— Вы хорошо сделали, дон Руис, обратившись ко мне, — сказал дон Рамиро, — и вы хорошо поступили, оказав мне доверие, сеньоры. Земля велика, горы безлюдны, и я встречу своего противника в другом месте.
— Эге, да вы ловко скрываете трусость, — громко заявил дон Фернандо.
Дон Рамиро, уже вложивший шпагу в ножны и отступивший на два шага, обернулся, и шпага снова сверкнула у него в руке.
— Скрываю трусость? — воскликнул он.
Раздался ропот, зрители осуждали дона Фернандо, и двое из них — или всех старше, или всех благоразумнее — бросились к противникам, чтобы прекратить схватку, но дон Руис жестом попросил их отступить.
Они молча подчинились. Снова раздался звон стали.
Дон Руис приблизился к сыну на шаг.
Дон Фернандо стиснул зубы, побледнел от гнева, его глаза сверкали, и он напал на своего противника, словно обезумев от ярости, которая могла бы, пожалуй, подвести менее искусного фехтовальщика.
— Нечестивец, — вздохнул старик отец, — чужие слушаются меня и мне повинуются, а ты продолжаешь идти наперекор моей воле, ты ни с чем не считаешься.
С этими словами дон Руис взмахнул палкой и гневно воскликнул, причем глаза его сверкнули, как у юноши:
— Видит бог, я при всех научу тебя покорности!
Не отводя шпагу от шпаги противника, дон Фернандо полуобернулся и увидел, что отец поднял палку; его бледные щеки вспыхнули, казалось, вся кровь бросилась ему в голову.
Лицо старика выражало ненависть; не меньшую ненависть выражало и лицо сына. Казалось, попади неосторожный прохожий под двойную молнию их взглядов, он был бы испепелен.
— Берегитесь, отец, — крикнул молодой человек дрогнувшим голосом, качнув головой.
— Шпагу в ножны! — повторил дон Руис.
— Сначала опустите палку, отец!
— Повинуйся, злодей, я приказываю тебе!
— Отец, — пробормотал сын, покрываясь смертельной бледностью, — уберите палку, иначе, клянусь богом, я дойду до крайности.
Затем, обернувшись к дону Рамиро, он добавил:
— Э, стойте на месте, дон Рамиро: я могу одновременно иметь дело с палкой старика и со шпагой повесы.
— Вот видите, сеньоры? — спросил дон Рамиро. — Как же мне быть?
— Делайте то, что велит вам отвага и оскорбление, нанесенное вам, сеньор Рамиро, — отвечали, отходя, зрители, явно не желая дольше присутствовать при поединке.
— Неблагодарный! Негодяй! — проговорил дон Руис, занося палку над головой сына. — Неужели и твой соперник не может научить тебя, как должно сыну держать себя перед отцом?
— Ну, нет, — оборвал его дон Фернандо, — ибо мой соперник отступил из-за трусости, а трусость я не ставлю в число добродетелей.
— Тот, кто воображает и говорит, что я трус…
— Он лжет, дон Рамиро, — перебил старик.
— Да скоро ли мы с этим покончим? — прорычал дон Фернандо, так он рычал, сражаясь с дикими зверями.
— В последний раз повторяю, негодяй, повинуйся, вложи шпагу в ножны! — повторил дон Руис с угрозой.
Было ясно: если дон Фернандо не послушается тотчас же, позора не избежать — палка опустится на его голову.
С молниеносной быстротой дон Фернандо оттолкнул дона Руиса и, сделав искусный выпад левой рукой, правой .пронзил руку дона Рамиро, медлившего с защитой.
Дон Рамиро удержался на ногах, зато старик упал: такой сильный удар был нанесен ему прямо в лицо.
Зрители исступленно закричали:
— О, сын дал пощечину отцу!
— Расступитесь, расступитесь, — рявкнул дон Фернандо и бросился поднимать цветы, лежавшие на земле. Он подобрал их и спрятал на груди.
— Да разверзнутся над тобой небеса, нечестивый сын! — простонал дон Руис, приподнимаясь, — пусть господь бог, а не люди покарает тебя, ибо за оскорбление, нанесенное отцу, он ниспосылает возмездие — Смерть ему! Смерть ему! — в один голос возгласила толпа. — Смерть нечестивому сыну, ударившему отца!
И все, выхватив шпаги, окружили дона Фернандо. Раздался лязг — одна шпага отражала натиск целого десятка, а немного погодя Сальтеадор с горящими глазами и пеной на губах, подобно загнанному вепрю, что проскакивает сквозь свору разъяренных собак, проскочил сквозь толпу. Пробежав мимо дона Руиса, все еще лежавшего на земле, он окинул его взглядом, исполненным ненависти, а отнюдь не раскаяния, свернул в одну из улочек, ведущих на Сакатин, и скрылся из виду.
Зрители, наблюдавшие эту сцену — причем каждый в конце концов как бы стал действующим лицом, — словно застыли.
Только дон Рамиро, завернув правую окровавленную руку в плащ, приблизился к старику и протянул ему левую руку, сказав:
— Сеньор! Окажите мне честь, позвольте помочь вам подняться.
Дон Руис согласился и с трудом встал.
— О неблагодарный, нечестивый сын! — воскликнул он, поворачиваясь в ту сторону, куда скрылся дон Фернандо. — Да подвергнет тебя каре господь всюду, где бы ты ни скрывался, пусть рука твоя, оскорбившая мои седины и окровавившая лицо мое, не сможет защитить тебя от шпаги тех, кто поднимет ее, дабы защищать меня от надругательства.
И пусть бог, видя твое кощунство, отторгнет от тебя воздух, которым ты дышишь, землю, которая тебя носит, и свет, который тебе светит.
— Сеньор, — сказал почтительно один из зрителей, приближаясь к нему, — вот ваша шляпа.
— Сеньор, — обратился к нему с таким же почтением второй, — не угодно ли, я застегну ваш плащ.
— А вот ваша палка, сеньор, — произнес третий, приближаясь к нему.