— Ты думаешь…
— Я пока не знаю. Просто, пожалуйста… пожалуйста… я так устала сегодня!
— Я постелю себе в комнате напротив, — моментально принял решение Эрик. Он поцеловал ее в лоб, потом в губы, и его прикосновения были словно дуновение самого нежного ветерка. Он встал, и сердце Аманды болезненно сжалось, затрепетало в груди при виде того, как он уходит.
Она осталась лежать и баюкать свое отчаяние «и несчастье. Время тянулось невыносимо медленно. В конце концов она встала и торопливо оделась. Дрожащими пальцами открыла шкатулку с драгоценностями и нащупала карту, что когда-то выпала из книги по ботанике.
Ей незачем никому говорить, где она ее нашла. Может быть, на полу в какой-нибудь таверне.
Крадучись Аманда выбралась из спальни, осторожно спустилась по лестнице и нырнула в темноту ночи.
Пройдя полквартала от дома, она едва сумела сдержать крик и прикрыла рот ладонью, когда неясная тень отделилась от одного из деревьев. Загородив дорогу, перед ней возник Найджел Стирлинг со скрещенными на груди руками.
— У тебя что-то есть для меня, дочь? Я был совершенно уверен, что ты не теряла времени даром.
Она сунула карту ему в руки:
— Больше ничего не будет, слышишь? Никогда!
— Что это?
— Думаю, это склады оружия на Полосе приливов. Ты слышал меня? Я это сделала. Но больше делать не буду.
— А если начнется война?
— Оставь меня в покое!
Она развернулась и убежала.
И тут Стирлинг принялся хохотать. Даже добежав почти до самого дома, она слышала, как он давится смехом.
Но ей уже было все равно. Наконец-то она избавилась от него, по крайней мере на несколько ближайших месяцев. А что произойдет потом, известно лишь Господу.
Взбежав по ступеням крыльца, Аманда открыла дверь и захлопнула ее за собой. На мгновение устало прикрыв Глаза, она с облегчением оттолкнулась от двери, собираясь подняться к себе.
И замерла с перехваченным судорогой горлом, не в силах двинуться с места. В глазах все завертелось, но спасительная темнота забытья не укрыла ее на этот раз Она отчетливо видела, что на верхней площадке лестницы стоит муж. На нем был ночной халат, расстегнутый до пояса, из-под которого выглядывала мускулистая обнаженная грудь, покрытая темными курчавыми волосками, придававшими ему мужественный вид.
— Его пальцы вцепились в перила, словно мечтая точно так же сомкнуться на ее шее. Глаза стали темными как ночь, в них клокотала ярость, такая же, что прозвучала в его вопросе:
— Где ты была?
— Мне нужно было глотнуть свежего воздуха — Ты же хотела отдохнуть.
— А теперь мне захотелось подышать.
— Где ты была?
— Джентльмен, даже если он муж, не имеет права задавать леди вопросы подобным тоном!
— Мы давно выяснили, что я не джентльмен, а ты не леди. Где ты была?
— На улице!
В его глазах явно читалась угроза. Когда он двинулся к ней, она отступила в коридор.
— Ты не сможешь заставить меня рассказать тебе, — громко заговорила она. — Тебе не удастся заставить меня…
Голос Аманды становился все тише, по мере того как он все приближался и приближался. Она слепо ткнула в его сторону руками, страшась его злости. Эрик даже не обратил внимания на ее жест неожиданно присев, он перекинул ее через плечо.
— Нет! Ты не смеешь… прекрати сейчас же! Кто-нибудь из слуг нас увидит… прибежит прекрати!
Его рука с силой опустилась чуть пониже ее поясницы.
— Плевать я хотел на то, что сбегутся слуги, и на то, что мне не удастся заставить тебя рассказать, почему ты шляешься по улицам ночью! Если вы ведете себя таким образом, мадам, то будь я проклят, если буду спать не в своей постели!
Она забилась на его плече, но без малейшего успеха. Когда они добрались до спальни, последовала короткая и яростная борьба, но стоило его губам коснуться ее, как она вспомнила его слова. Гнев… он так похож на страсть, так близок к желанию. Она хотела бороться, но не могла. Огонь вспыхнул, в мгновение ока превратившись в пожар.
Она не предала свои идеалы, но теперь ей было все равно. Несмотря на вспыхнувшие сейчас чувства, она поняла, что лишилась сегодня чего-то очень важного.
Эрик уехал рано утром. Он оставил записку, в которой сообщил, что отправляется на конвент, а она должна вернуться домой. Причем сделать это ей следует без излишнего шума, так как кое-кому из слуг отдан приказ доставить ее домой либо по доброй воле, либо силой.
На записке не было ни подписи «Твой любящий Эрик», ни «С любовью, Эрик», ни просто «Эрик». То, что ей предназначалось, уместилось в последней грозной фразе: «Блюдите себя, мадам, а не то…»
С горестным воплем Аманда швырнула подушку в угол спальни и, рыдая, упала на кровать. Все чувства, что она обнаружила в себе, все, что она обрела, оказалось потерянным. Любовь сгорела, едва, успев расцвести, разбилась о скалистые берега революции.
Епископальная церковь Святого Иоанна у ручья Шокое, окрестности Ричмонда, Виргиния
Споры тянулись бесконечно, острые, жаркие и страстные, но затем, как ни странно, делегаты постепенно утихли. Сопротивление, по мнению Эрика, еще ощущалось, но сегодня здесь, в Ричмонде, начинало приобретать форму то, чему суждено было определить судьбу страны.
Во всем городке не нашлось помещения достаточно большого, чтобы вместить столь представительное собрание, поэтому делегаты встречались в церкви. Для лоялистски настроенных жителей — тех, кто ощущал мятежную глубину происходившего под святыми сводами, — сам факт, что они собирались в церкви, представлялся непристойным.
И несмотря на предупреждения о необходимости соблюдать осторожность, на трибуну вновь вышел Патрик Генри, этот гигант с Запада, грубоватый, но красноречивый оратор, который, кажется, обладал способностью сдвигать горы силой своего слова.
— Бесполезно муссировать этот вопрос, сэр. Господа могут сколько угодно кричать: «Мир, мир!» Но мира нет. Война уже почти началась.
Следующий порыв ветра с севера принесет с собой бряцание оружия.
Неужели мы так боимся за свою жизнь и так дорожим спокойствием, что готовы ради них надеть на себя цепи рабства? Прости меня, Господи! Не знаю, какой путь выберут остальные, но что до меня, то даруй мне. Боже, свободу или смерть!
Молчание было ответом на его слова, все еще эхом отдающиеся под сводами церкви. Медленно поднялись несколько делегатов, чтобы возразить ему, но тут вскочил на ноги Ричард Генри Ли, заявив, что поддерживает резолюцию Генри. За ним одобрительно высказался Томас Джефферсон.