Вот почему Дроздов двигался очень осторожно, пробуя лед специальным щупом из трехметрового куска веревки, который окунули в воду: мгновенно затвердев на морозе, он стал тверже стали. Дроздов то шагал, скользя и оступаясь, то вдруг терял равновесие от неожиданного резкого порыва ветра и продолжал путь на четвереньках, слепо и монотонно двигая ногами и руками. Постепенно ветер потерял силу, и острые ледышки больше не хлестали по щекам.
Майор брел как во сне. Ремни от рюкзака врезались в грудь. Хотелось упасть и уснуть. Чтобы не упасть, он начал считать шаги. Каждый шаг около полуметра, скорее менее, нежели более… Возьмем пятьдесят сантиметров… С грузом – сорок… Тысяча шагов – четыреста метров. Они идут второй час, значит, прошли около двух километров. А сколько осталось? И когда доберутся до цели? Он продолжал считать шаги. Падал, вставал, закрывал глаза. Его тело было его врагом, оно было против него. Каждый раз, когда он пытался встать, оно не хотело подниматься. Приходилось устраивать небольшое, но жестокое сражение.
– Встать!
– Не могу…
– Сейчас же встать!
– Нет сил…
– Вставай!
А оно, налитое свинцовой тяжестью в ногах, мечтало: «Лечь бы и не проснуться».
Наконец идущий сзади Тяжкороб сдался. Вернее, не сдался, а проявил первые признаки разума. Схватив Дроздова за локоть и почти прижавшись губами к уху, он стащил снежную маску и прокричал:
– Все! Привал! Надо остановиться, ребята!
– У следующего тороса, – завопил в ответ Дроздов, не останавливаясь.
Тяжкороб сдвинул маску, прикрывающую лицо от жгучего ледяного ветра, на место, отпустил руку и двинулся дальше.
Вскоре они наткнулись на преграду: это была вертикальная ледяная стена. С чувством облегчения Дроздов устроился в укрытии и, подняв очки, вынул фонарик, указывая дорогу остальным. Ослепленные вспышкой, они двигались, как слепые, вытянув вперед руки. От защитных очков проку было мало.
Первым приблизился Тяжкороб. Очки, снежная маска, капюшон, одежда – вся верхняя часть его тела, от макушки до пят, была покрыта слоем сверкающего льда, потрескавшегося лишь на сгибах. За добрых пять метров Дроздов уже расслышал, как эта корка трещит и похрустывает при движении.
Они прижались друг к другу поплотнее под защитой стены. Всего в трех метрах над головами свистел ледяной вихрь, похожий на сверкающий сероватый поток. Сидевший слева от него Рукавишников поднял очки, поглядел на схваченный морозом мех и принялся сбивать кулаком ледяную корку.
– Оставь, – Дроздов схватил его за руку.
– Почему? – Маска приглушала его голос, однако не мешала майору слышать, как стучат у него зубы. – Эти доспехи тянут на тонну. Я не собираюсь таскать такую тяжесть.
– Если бы не эти доспехи, вы бы давно замерзли: они, как броня, защищают вас от ледяного ветра.
Дроздов осмотрел его и остальных – нет ли следов обморожений. Пока что им везло. Они посинели, покрылись царапинами, беспрестанно тряслись от холода, но пока что никто не обморозился.
Однако, если его спутники и не превратились в льдышки, то из сил уже почти выбились, это чувствовалось по их лицам и тяжелому дыханию. Мериться силами с арктическим штормом – все равно, что идти против течения горной реки. Приходилось карабкаться на торосы, катиться куда-то вниз, а то и обходить совсем уж неприступные ледяные горы. И все это с тянущим вниз грузом в полтора десятка килограммов за спиной, не считая добавочной тяжести льда, в темноте, не различая дороги, то и дело рискуя свалиться в какую-нибудь предательскую трещину.
– Дошли до ручки, что называется, – сказал Тяжкороб. Как и Рукавишников, он дышал очень часто, с присвистом, словно задыхаясь. – Боюсь, больше нам не выдержать. Ну, а вы, Андрей Викторович? Как себя чувствуете?
– Малость устал, – признался Дроздов. – Но не настолько, чтобы обращать на это внимание.
Ноги у него просто отваливались. Но признаться в этом мешало самолюбие. Скинув рюкзак, он достал фляжку со спиртом.
– Привал пятнадцать минут. А пока пропустим по капельке.
– Я слышал, в сильные морозы алкоголь не рекомендуется, – нерешительно произнес Тяжкороб. – Вроде бы поры расширяются…
– Врачи все считают вредным. Уж поверьте мне… Если всех слушать…
Зубринский, сложив ладони рупором, прикрывал микрофон и что-то говорил в него, над головой у него торчала антенна «Р-104», а в одно ухо под капюшоном был воткнут наушник. Ему, как специалисту-радиотехнику, Дроздов отдал рацию еще на «Гепарде». Вот почему Зубринский ни разу не шел впереди. Стоило ему упасть, а тем более окунуться в воду, как рация, висевшая у него за спиной, тут же вышла бы из строя. Тогда бы всем остальным пришел конец. Зубринский напоминал комплекцией средних размеров гориллу, но они обращались с ним, как с вазой из фарфора.
– Никак не разберу, – ответил Зубринский. – Сплошной писк и треск… Хотя нет, секунду…
Он приник к микрофону и, прикрывая его от бури, заговорил:
– Это Зубр… Это Зубр… Мы в порядке… Погодите, сейчас спрошу. – Он повернулся к Дроздову. – Как далеко мы ушли?
– Примерно четыре километра, – пожал Дроздов плечами.
Зубринский снова произнес несколько слов в микрофон, вопросительно посмотрел на Дроздова с Тяжкоробом и, когда те оба покачали головой, закончил сеанс.
– Штурман предупреждает, что мы на три-четыре градуса сбились к северу, так что нам надо взять западнее метров на сто.
Дроздов ожидал худшего. В течение часа, как с «Гепарда» был получен последний пеленг, они могли ориентироваться только по силе и направлению ветра, бьющего в лицо. Однако, когда лица полностью закрыты, они перестают быть надежными навигационными приборами. Есть опасность, что ветер может перемениться, а то и вообще повернуть в обратную сторону, а ты этого не почувствуешь. Так что могло быть гораздо хуже. Дроздов так и сказал Тяжкоробу.
– Вполне, – мрачно согласился старпом. – Мы могли ходить кругами, а то и вовсе отдать концы. – Он отхлебнул еще спирта, закашлялся, сунул фляжку Дроздову в руку. – Вот теперь веселее. Может, скинем часть груза здесь?
Меньше всего хотелось что-то здесь бросать, ничего лишнего они с собою не брали: тридцать килограммов продовольствия, печка, десять килограммов сухого горючего в брикетах, пара литров спирта, палатка и медицинская сумка с достаточным запасом лекарств, инструментов и материалов.
– Ничего оставлять не будем, – заявил Дроздов. Передышка или спирт пошли ему на пользу, голос звучал увереннее, зубы почти не стучали.
Они снова надели мутные, исцарапанные и теперь почти бесполезные в этих условиях очки, с усилием разогнувшись, поднялись на ноги и тронулись к западу, пытаясь обойти высокую гряду торосов, преградившую путь. Такой длинной стены еще не встречалось, но это было даже к лучшему: им все равно следовало изменить курс, а делать это было куда приятнее под прикрытием. Это позволяло им сберечь силы. Они отшагали около трехсот метров, когда ледяная стена неожиданно кончилась, и ледовый шторм набросился с такой яростью, что сбил Дроздова с ног. Схватившись за веревку, он с помощью остальных кое-как поднялся, и они продолжили путь, наклоняясь чуть ли не до земли, чтобы не упасть под напором пурги.