– Завтра утром устроим опрос всех уцелевших, – ответил Дроздов. – По-моему, мы сумеем узнать немало интересного.
– Извините, что надоедаю вам своими вопросами, – извиняющимся тоном произнес Дроздов. – Но командир поручил мне собрать всю нужную информацию. Первым делом надо выяснить, как возник пожар.
– По-моему, я первым заметил огонь, – неуверенно произнес Нечаев, повар.
Его волжский акцент прозвучал как никогда отчетливо. Он все еще выглядел больным, но гораздо лучше, чем накануне. Ему и всем восьмерым, кто присутствовали этим утром в кают-компании, явно пошли на пользу тепло, долгий ночной сон и усиленное питание. Правда, у главного инженера Филатова лицо было так сильно обожжено и забинтовано, что трудно было разглядеть, как он себя чувствует. Впрочем, завтракал он с большим аппетитом.
– Дело было примерно в два часа ночи, – продолжал Нечаев. – Да, около двух. Полыхало уже вовсю. Я…
– А где именно? – прервал его Дроздов. – Где вы спали?
– На кухне. Там же, где и обедали. Самый крайний домик с запада в северном ряду.
– Вы спали один?
– Нет, вместе с Хитренко, а еще Фомин и Манпиль. Оба погибли. Они были бурильщиками. Мы с Хитренко спали в задней части домика, там по обе стороны стояли два больших шкафа, где хранились припасы, а Фомин и Манпиль спали в столовой, возле камбуза.
– Значит, почти у самых дверей?
– Точно. Я вскочил, закашлялся. Дыма полно, в голове мутится – и вдруг вижу пламя: вся восточная стена дома уже полыхает. Я тряхнул Хитренко, а сам бросился к огнетушителю. Но он не сработал – замерз. Я бегом обратно. А сам уже ничего не вижу, такой дымище! Я тряхнул Фомина и Манпиля, крикнул, чтоб они вставали, а потом наткнулся на Хитренко и велел ему разбудить главного инженера.
Дроздов перевел взгляд на Хитренко.
– Разбудили?
– Нет. Весь лагерь был в огне, пламя подымалось метров на двадцать и распространялось как раз между рядами домов. Ветром по воздуху несло горючее, оно тоже пылало. Мне пришлось сделать солидный крюк к северу, чтобы не попасть в огонь.
– Ветер дул с востока?
– Не совсем. В ту ночь, я имею в виду. Скорее, с юго-востока. А еще точнее – с юго-юго-востока. Держась на всякий случай подальше от генераторного блока, он находился рядом с помещением столовой, добрался до жилого барака. Того самого, где вы нас обнаружили.
– То есть вы разбудили его не сразу?
– Да, он встал сам. Как только я выскочил из столовой, начали взрываться топливные цистерны на складе горючего. Тут и мертвый проснулся бы. Короче, этот шум разбудил его и без меня. Он и Денисов, – Нечаев кивнул на человека, сидящего напротив него за столом, – схватили огнетушители и побежали тушить барак начальника.
– Он находился западнее от склада горючего?
– Точно. Но там творился сущий ад! У Филатова огнетушитель работал отлично, но приблизиться к огню было невозможно. По воздуху летело горящее топливо.
– Погодите минутку, – остановил его Дроздов. – Давайте вернемся к моему первому вопросу. Как все-таки возник пожар?
– Мы раз сто пытались это выяснить, – устало произнес доктор Дитковский. – И без толку. Хорошо известно только, где именно он возник. Если принять во внимание, какие именно сооружения сгорели, и учесть направление ветра, вывод один: все началось со склада горючего. Но каким образом возник пожар, не знает никто. Да и какое это теперь имеет значение?
– Я с вами не согласен. Имеет, и большое. Если нам удастся выяснить, с чего начался пожар, мы, возможно, сумеем предотвратить подобные случаи в будущем. Хитренко, вы отвечали за склад горючего?
– Ума не приложу, как все это случилось, – отозвался дизелист Хитренко. – Скорее всего, виновата электрика. Похоже, какая-то цистерна подтекала, и в воздухе накопилось много паров горючего. В помещении склада работали два обогревателя, они поддерживали температуру, чтобы топливо не загустело. Должно быть, что-то замкнуло в термостатах. Но это всего лишь предположение.
– А не могли ли стать причиной пожара самовозгорание ветоши или непотушенный окурок?
Хитренко побагровел.
– Послушайте, товарищ майор. Я свое дело знаю. Не учите меня, как вести свое хозяйство. Это мне хорошо известно.
– Не тратьте свое красноречие, – оборвал его Дроздов. – Никто не хотел вас обидеть. Надо разобраться. – Он повернулся к Нечаеву: – Что произошло после того, как вы отправили Хитренко будить Филатова?
– Кинулся в радиорубку – это домик к югу от пищеблока и к западу от дома майора…
– А эти двое бурильщиков – Фомин и Манпиль? Встали они или нет?
Нечаев опустил глаза, нахохлился, лицо у него посерело.
– Моя вина, признаю. Вы даже не представляете, что там творилось. Вся восточная стена полыхала, вокруг полно дыма и копоти, я не мог ничего разглядеть, даже дышать не мог. Я тряхнул их обоих, тряхнул очень крепко, крикнул.
– Могу подтвердить, – спокойно произнес Хитренко. – Я стоял рядом с ним.
– Ждать я не стал, – продолжал Нечаев. – Я думал, они выскочат из домика сразу же следом за мной. Хотел предупредить остальных. Только через несколько минут заметил, что их нигде не видно. Но тогда… Тогда уже было слишком поздно…
– …И помчались к радиостанции. Вы, Кожевников, спали там?
– Да, спал, – рот у радиста скривился. – Я и мой помощник Сергей Грустный, тот парень, что умер вчера. Там же спал Дитковский, за перегородкой в восточной части домика, где был медпункт.
– Значит, загорелось сначала с вашей стороны, Александр Григорьевич? – спросил Дроздов у Дитковского.
– Наверное, – согласился тот. – Честно говоря, я вспоминаю все это, как кошмарный сон. Первое, что я помню, – это Серега, он наклонился надо мной, трясет меня и что-то кричит. Не помню, что я сделал, наверно, ничего, потому что потом уже отчетливо помню, как меня шлепали по обеим щекам, причем довольно сильно. Но, слава богу, подействовало! Я поднялся на ноги, и Грустный помог мне выбраться. Я обязан ему жизнью. Я только успел чисто машинально схватить аптечку, которая у меня всегда под рукой.
– А кто разбудил Грустного?
– Да вот он, Нечаев, и разбудил, – сказал Кожевников. – Он нас обоих разбудил, орал и барабанил в дверь, как бешеный. Если бы не он, и я, и Александр Григорьевич – мы оба погибли бы: в домике было полно углекислого газа, и если бы Нечаев не поднял нас своим криком… Я велел Грустному поднять Александра Григорьевича, а сам попытался открыть наружную дверь.
– Она была заперта?
– Ее заело. Днем в домике обогреватели работали на полную мощь, и лед на дверях подтаивал. А по ночам, когда мы залезали в спальные мешки, обогреватели притушивались и двери примерзали к косяку. Так бывало почти каждый раз.