Примерно час мы плутали по бурелому. Потом втиснулись в расщелину меж холмов, поросших ельником. Расщелина расширилась в долину и вскоре превратилась в какое-то аномальное, жуткое место. Дул пронизывающий ветер. Зрелище вокруг покатой возвышенности открылось в высшей степени нереальное и берущее за душу. Когда-то на этом месте произрастал дремучий лес. Теперь все деревья были повалены, и местечко напоминало бессмысленное побоище. Корявые стволы с остатками догнивающей листвы, многие деревья вырваны с корнем, другие поломаны, повалены друг на друга. Торчали ободранные пни – как головешки дымоходов на тотальном пепелище. На вершине сопки уцелело одно-единственное дерево – приземистое, кряжистое, словно инвалид с оторванными руками. Мы встали, невольно впечатленные. Страшновато как-то. Территория с поваленным лесом простиралась не только в пределах сопки, но и вокруг – вплоть до скал, образующих пространный полукруг.
Мы мялись перед холмом, не решаясь тронуться с места. Неосознанное чувство страха, необъяснимая тревога…
– Может, обойдем? – повернулся я к попутчикам.
– Конечно, обойдем… Страшненько здесь… – поежилась Ульяна.
– Никогда такого бардака не видел, – изумленно прошептал Балабанюк. – Может, смерч поработал? Посмотрите, какие бесчинства тут творились…
– Это не смерч, – пробормотал я. – Иначе деревья были бы скручены в одну сторону. А они валяются как попало, причем довольно долго. Нехарактерен как-то смерч для данной местности.
– Тогда метеорит, – потрясенно уставился на меня Балабанюк. – Бабахнулся, как на Тунгуске, точно вам говорю.
– А может, аварийный НЛО сделал посадку? – внесла добавочную версию Мария. – Вы обращаете внимание, что здесь витает дурная энергетика? Не знаю, как вас, а меня здорово потряхивает…
Загадочная местность не подавала признаков жизни. Ни птиц, ни зверья. Пронизывающий ветер дул по мертвым сухостоинам и гниющим завалам.
– Необычно как-то, Михаил Андреевич, – вышел из оцепенения Балабанюк. – Но лучше не сбиваться с маршрута. Заблудимся нафиг…
Посовещавшись, мы медленно тронулись в путь – краем вала, вплотную прижимаясь к монолиту скалы.
– Я знаю, здесь случается и не такое… – бормотала Маша, держась за мой рукав и без устали озираясь. – Аномальные, геопатогенные зоны, выбросы миазмов… Отдельные участки урочища до краев напичканы дурной энергией… Летчик в Иркутске рассказывал про один случай. Эту республику еще при Сталине пытались ликвидировать – Моргун был прав. В сорок девятом или сорок седьмом сбросили карателей с вертолета – подразделение крепких подготовленных парней. Окружили деревню, предложили жителям сдаться, а те в ответ… дружно самосожглись. Заперлись всем селением в хлеву, облились бензином и… В общем, вместе с детьми, женщинами, стариками. Пошли ко второй деревне – половина утонула в реке, остальные под обвал угодили. Операция накрылась медным тазом, вывезли вояк транспортом, уцелевшие долго потом болели, самые стойкие прожили лет десять…
– Почему? – содрогнулся Балабанюк.
– Большой эмоциональный выброс, – пожала плечами Маша. – Горит деревня вместе с жителями – представляешь, сколько горя и проклятий в воздухе? Чистая антинаука, голая мистика, но факт конкретный и засекреченный.
– А бывшие эсэсовцы, охранявшие концлагеря в Восточной Европе? – вспомнил я. – Их почти не осталось после войны. Ловить по разным Уругваям и Аргентинам было некого. Почему? В орден СС заморышей не брали. Крепкие, здоровые, морально устойчивые молодые люди. Куда подевались? Счет выловленных шел на десятки, в лучшем случае на сотни. Израильтяне, уж на что дотошные, только тем и занимались, а отлавливали единицы. Почему они не жили долго?
– Мощный эмоциональный выброс… – заевшей пластинкой твердила Маша. – Полный Армагеддон в душе отдельно взятого человека…
В ушах безудержно фонило. Такое ощущение, что каждый метр злополучного участка пропитан радиацией. Любопытно бы включить счетчик Гейгера… При первой же возможности убраться из мертвой зоны мы с радостью так и сделали: свернули в разлом, обогнули скалу и продолжили путь в параллельном направлении. Но и здесь свирепствовал холодный ветер. Поваленный лес остался за спиной, но ландшафт, напоенный какой-то изощренной антиэстетикой, заставлял преодолевать его почти бегом, сжав зубы. Кривые, зачумленные березы, производящие впечатление безнадежно больных, бескорые, изъеденные тлей и трухой; наросты трутовика – березовой чаги, словно бурые фурункулы – огромные, крошащиеся, прилепленные к стволам желваки-паразиты… За березовым «погостом» – изрытые дождями канавы, скалы, выбеленные дождями, напоминающие хаотично сгребенные гигантской рукой булыжники. Провалы пещер, похожие на морские гроты. Странный запах – не нефть ли подходит к поверхности? Присутствие живого существа… Нечто маленькое, человекоподобное (вернее, бесподобное) вылезло из пещеры и швырнуло в нас камнем, посеяв панику в наших стройных рядах. Камень не долетел. Мы мгновенно вооружились аналогичными. Балабанюк сунул в рот два пальца, залихватски свистнул. Существо метнулось в кустарник, высунуло чумазую мордашку. Исчезло.
– Дети Маугли, в душу их… – сплюнул Балабанюк.
– В Соколовке на майские праздники такого же изловили, – вспомнил я. – Пацану на вид лет восемь-девять. С волкособаками жил в одной стае. На людей бросался, как волчонок. Мужику, что на него сеть набросил, руку обкусал – с трудом спасли. А сам – коротышка не по возрасту, полметра с кепкой…
– Все они, найденыши, маленькие, – сказала образованная Маша. – Психосоциальная карликовость – синдром Каспера Хаузера. Стрессовые гормоны угнетают гормоны роста. При нормальном питании начинают расти, как все нормальные дети.
С горы скатился еще один шустрый комочек. Заливистый хохот – булыжник прочертил дугу, высек искру из булыжника «стационарного». Покатились камни. А потом начали появляться взрослые обитатели…
Лучше бы не видеть этого животного зрелища. Три взрослые особи, одетые в какое-то ассорти из остатков ткани, лысых шкурок, рыбьей кожи. Вполне мужские особи, судя по растительности на лицах… У одного дубинка в руках – этакая палица «нулла-нулла», состоящая на вооружении австралийских аборигенов, но воспользоваться ею он не спешил – стоял, ссутулившись, скребя дубинкой по земле, угрюмо смотрел, как мы проходим мимо. Неулыбчивый дикарь – то ли жизнь тяжелая, то ли зубы плохие…
– Шире шаг, – пробормотал я, переходя на легкую рысь. Скалы вот-вот оборвутся, уже виднелась зеленая лужайка и овраг, пересекающий нашу траекторию под острым углом. – Чего вы тащитесь, как парализованные? Одурели от удивления? Эти трое, смею вас уверить, не самое страшное, что мы можем встретить в Каратае…
– Михаил Андреевич, а у вас математика была в школе? – дрожащим голосом осведомился Балабанюк. – Считать вы явно не умеете. Их не трое.
– Их не меньше пары дюжин… – простонала Ульяна.
Ожили камни, одевшись в серо-бурые лохмотья. Люди выходили из пещер, выползали из заросших травой расщелин. Их было чертовски много. Они не проявляли враждебности, скорее их вело природное любопытство. Двигались наперерез, держа дистанцию, образуя подобие рваного живого коридора. Их число росло в геометрической прогрессии! Худые, оборванные, хромые, однорукие, безглазые, с деформированными конечностями, молча подходили и молча таращились. Очень скоро мы стали чувствовать себя обитателями зоопарка. Я, кажется, догадывался. С нормальными людьми этот «вольный» люд был знаком не понаслышке. Люди в камуфляже и люди с автоматами были для них злейшими врагами. Но мы не вели себя враждебно. Автоматы висели за спинами, а фрагменты камуфляжа, болтающиеся на нас, не очень ассоциировались с одеждой местных «карателей».