Разболелся зуб – который по-хорошему следовало удалять еще лет пять назад. Хорошая реакция на слесарные пассатижи. Поэтому лишения (помимо зуба), выпавшие на нашу долю в трудном переходе, я воспринимал куда отрешеннее, чем остальные. И чувство голода мучило не в той степени. Попутчики изнылись – расход калорий колоссальный, а восполнять нечем. Корешками с малиной? Палить же по разной живности я запретил категорически – спалимся. Мы двигались по сложной местности своеобразными «галсами» – отклоняясь от курса то влево, то вправо. Лезли через бурелом – как сквозь непроходимую спираль Бруно. Ныли хором – по большей части в мой адрес. Можно подумать, я в компании самый сытый. Отбиваться не было сил; утверждения, что в Африке, например, за приличную еду почитают саранчу, термитов, личинки скарабея, срабатывали плохо. Консервативный вкус у наших людей. Но Бог не мог отвернуться от своих голодающих. Ни разу я не был охотником, но тут сработал инстинкт далеких предков: что-то шкрябнуло под ногами в высокой траве, замахало тяжело крыльями, побежало, а я уже падал на этот деликатес, широко распахивая объятия. Сжимал трепыхающегося олуха, искал горячее щуплое горлышко, чтобы скрутить его. Глупые животные – эти тетерева-косачи…
А потом таращился недоверчиво на мелко подрагивающего под ногами красавца. Коснулся осторожно носком, словно он мог ударить меня током, как электрический скат.
– Интересный способ диагностики, – не удержалась от подколки Маша. – Знаю, что мухи пробуют еду ногами, получая информацию о съедобности продукта, но никогда не думала, что этому подвержены и некоторые прокуроры…
Солнце стремилось к закату, когда мы вышли на Стремянку. Речушка, окруженная камышами, просевшими размытыми обрывами и шишками обнаженных пород, бурно несла воды. Несколько километров по течению – и поселок Кургуз, где имелся некто Демьян, а у Демьяна – информация интересного свойства. «В светлое время двигаться не будем, – распорядился я. – Ищем убежище, зарываемся, жрем глухаря и спим. Поднимаемся часа за три до рассвета и вторгаемся в поселок».
У Ульяны носом шла кровь. И вообще, у нее был очень нехороший вид. Бледная, как сырая штукатурка, приторможенная, вялая. Маша держалась, даже выразила желание постирать свое белье. И пока мы с Балабанюком наспех чинили костер, как-то умудрилась, не снимая всего остального, стянуть волнительные женские штучки и забраться в камыши. Периодически оттуда доносились мученические стоны и старческое кряхтение.
– Послушайте, Мария, – не выдержал я, – хотите, я принесу вам немного золы? Отличный чистящий материал из числа природных. Отстирывает до тридцати пяти процентов лучше.
– А то и вообще не надо материалов, – добавил дрогнувшим голосом Балабанюк. – Берете удочку, веревку, забрасываете ваши… вещи на перекат и спокойно ждете. Отстирает непременно, отличный пузырьковый эффект, заодно и прополощет… А что означает «до тридцати пяти процентов лучше», Михаил Андреевич? Это как-то соотносится с русским языком?
– Понятия не имею, Сашок, – пожал я плечами. – В телевизоре так говорят. Это, наверное, то же самое, что в салоне красоты сделать женщину привлекательнее на триста граммов водки…
Глухаря мы сильно недожарили и загрызли вместе с костями. Курица как курица. Спать от нее охота. И как не помянуть добрым словом спрессованный в кирпич порошок из питательных веществ, которым подкармливают бойцов засекреченных спецподразделений на дальних подступах к Родине? Вкуса никакого, но эффект – фонтаном… Как назло, опять разболелся коренной зуб, о наличии которого я в последние часы забыл. Видно, физиономия у меня была предельно несчастной.
– Вам нужен Архиген, Миша… – прошептала обложенная хворостом Ульяна. Ее лицо сильно обострилось, глаза оделись в мелкие морщины, затянулись поволокой. Она смотрела на меня, как на последнее в этом мире существо, на которое хочется смотреть без тошноты.
– Это тоже черный стоматолог? – пробормотал Балабанюк, разгрызая молодыми зубами горлышко глухого тетерева.
– Это римский врач, – бесцветно улыбнулась Ульяна. – Придворный эскулап императора Траяна. Первым изобрел специальное сверло для лечения пульпита. Вскрывал полость зуба и пломбировал ее золотом…
Девушку лихорадило. Мы укрыли ее ветками, бросили в костер кучку трутовиков – древесных губок, которые тлеют, не сгорают, не гаснут на ветру, выкопали себе убежища в рыхлой глине, закопались поглубже.
– Кто храпит, засыпает последним, – пошутил Балабанюк.
Я очнулся, когда совсем стемнело, от прикосновения женского тела. Жаром обдало, который, как известно, костей не ломит. Вторая серия? – недоуменно подумал я. В ее-то состоянии? Она соображает, что делает?
Быстрые пальчики поползли по многочисленным застежкам и клапанам. Женщина с надрывом задышала.
– Ульяна, девочка… – пробормотал я, обуянный противоречивыми чувствами. – Это очень мило с твоей стороны, я чрезвычайно польщен, но ты же больная, тебе необходимы строжайший покой и поменьше двигаться…
– Хорошо, я буду меньше двигаться… – с запинкой ответствовала женщина. – Двигаться будешь ты… А что, я похожа на Ульяну?
Вопрос ребром, от которого я чуть не подпрыгнул. Не похожа, плечи шире. Экие же сложности нам подбрасывает темное время суток… Впрочем… почему бы нет?
– Ульяна спит, – прерывисто шептала женщина. – И Сашка Балабанюк спит, храпит, как трактор… А мне хреново на душе, кошки черные грызут, спасай же скорее, прокурор, или ты не мужик?..
Эрекция, как ни странно, оставалась при мне. Давило, теснило – не только в груди… Я закопался куда-то в зону бикини, а дальше ватным облаком накрыло – похоть, страсть, стыдобушка, аромат отмытого в илистой реке тела…
А потом лежали, обнявшись, тихо слушая, как шелестит костер, как бурлит вода на дальнем перекате, филин протяжно ухает в лесу.
– Спасибо, прокурор, – прошептала Маша и потерлась о мою щетину, давно уже ставшую бородой.
– Тебе спасибо, Маша, – отозвался я, ища губами краешек ее рта. – Приятно осознавать, что в этой жизни осталось еще что-то человеческое…
– Тебе хорошо было?
– Несравненно.
– Лучше, чем… вчера?
На провокационные вопросы лучше не отвечать. Я и не стал. Отозвался действием. Она не стала обижаться, поскольку девушкой была умной и должна была чувствовать, что с ней мне лучше, чем… вчера. А слова – не самое главное.
Помурлыкав, она отвернулась, съежилась, дыхание у нее стало неглубоким, почти неслышным.
– Мутирую, прокурор… – встрепенулась она, когда я к ней прикоснулся. – Обратно в лягушку… Полежу еще немного с тобой – хорошо? – и пойду дрыхнуть в свою норку… Ты не представляешь, как мне это надоело… Ума не приложу, где была моя голова? Какие-то нелепые амбиции, страсть выделиться, утереть нос окружающим… Зачем?.. Ведь все, что мы имеем в этом мире, – огромная, бесперспективная суета… В любой момент нас могут растоптать, убить… О боже… – Она повернулась ко мне, обняла за шею. – Как же так, прокурор? Разве можно жить без мыла, шампуня, молочка для кожи, любимого эпилятора?.. Ладно, не шути. – Она закрыла мне рот. – А то сейчас наговоришь. Хорошо, дойдем до деревни – сделаю эпиляцию паяльной лампой…