Тарелок у бабки Варвары не было, и есть нужно было из простого глиняного горшка, только что извлеченного из печи. Митрофан уже сидел за столом, подпирая рукой перевязанную голову. Ему, судя по всему, стало несколько лучше.

Гости уселись вокруг горшка и некоторое время ели в полном молчании, выказывая тем самым уважение к хозяйке.

– Хороша каша! – похвалил стряпню бабки Варвары Захар и зачерпнул очередную ложку дымящегося разваренного пшена.

– Благодарим за угощение! – подхватил паломник.

– Мне-то в радость! – отмахнулась старушка. – Вы кушайте, а я за кваском сбегаю.

Когда хозяйка скрылась за дверью, Григорий отложил ложку и продолжил свой рассказ:

– Правду, ее всякий понять может. Она везде вокруг нас видна, а ложь только в голове у тебя оттого, что боишься чего или, напротив, слишком сильно хочешь. А правда, она сама по себе и от твоих страхов и хотений не зависит.

– Складно говоришь, – хмыкнул Митрофан. – Да только что толку от всего этого? От страхов и желаний никто не свободен, а значит, и «правду» эту не почувствует.

– А ты как-нибудь ночью под звездами лежал? – неожиданно перескочил на другое Григорий. – Как посмотришь на эту бездну да представишь, каков ты в сравнении с ней, так все лишнее само собой отлетает! Только правда и остается.

Митрофан вздохнул, осторожно щупая повязку, и сказал:

– Как бы у всех так было! Люди, когда в небо смотрят, только и думают – «как бы дождя не было» или еще что в этом духе!

– Если ты там эту правду чуешь, так мне и скажи, что у Катерины на сердце, – наконец вставил слово Захар.

– Так ты же сам знаешь, – пожал плечами паломник и улыбнулся. – А любовь – это такая златница, что ей никто не может цены описать. Она дороже всего созданного господом, чего бы ни было на свете, но только мало ее понимают. Кто понимает сию златницу любви, то этот человек такой премудрый, что самого Соломона научит.

– Это про себя никак? – криво усмехнулся Митрофан. – Понимаешь, значит?

– Случается и мне такая радость, – совершенно серьезно ответил паломник.

Студент смерил его скептическим взглядом, но сказать ничего не успел, так как неожиданно заговорил Захар:

– Зря смеешься. Я с ним от самого Верхотурского уезда иду, и кажется, что он и правда что-то такое понимает…

Митрофан в ответ промолчал, видно, решил не спорить с темным народом.

Глава 11

– Нет, ты только взгляни на нее! Хороша, чертовка!

Так приговаривал приказчик Василий Игнатьевич Красавкин, поминутно тыча локтем в бок сидевшего рядом Захара Радайкина. При этом глаз своих приказчик покойного купца Кузнецова не отводил от сцены хорошего казанского ресторана, в который затащил с собой ямщика.

На сцене сильным и томным голосом выводила какую-то незнакомую песню молодая цыганка. Время от времени она поводила плечами и пританцовывала, что приводило приказчика в полный экстаз.

Захар смотрел на это с любопытством, но, поскольку в подобных заведениях ему бывать не приходилось, чувствовал себя не слишком уверенно. Он ожидал только возможности обговорить с приказчиком Кузнецова свое дело и уйти. Ямщик никак не ожидал оказаться в ресторане, и одет был неподобающе. Да и как еще можно было одеться, отправляясь на опознание усопшего купца в покойницкую?

Способ знакомства с приказчиком Алексея Кузнецова выискался сам. Как и говорил Распутин, наутро в дом бабки Варвары пожаловали полицейские чиновники. Выяснилось среди прочего, что умершего купца в Казани практически некому опознать. По чиновничьим правилам личность покойного должны были подтвердить как минимум двое его прижизненных знакомых.

Лучше всего на эту роль подходил приказчик купца, который как раз остановился в одном из дорогих постоялых дворов Казани. А вторым знакомым Кузнецова, обязанным прийти на опознание, чиновники выбрали Захара Радайкина.

В Казань ямщик попал вместе со своими спутниками на закорках полицейской кареты, которая ехала быстрее любой крестьянской повозки, какую можно было бы нанять. К тому же все вещи беглецов остались на пароходе, и заплатить извозчику было бы нечем.

По прибытии в город чиновники тут же отправили Митрофана на осмотр к врачу, а Захар первым делом поспешил вместе с каким-то полицейским в покойницкую.

Здание это оказалось в самом центре города, возле местного университета, видимо, для удобства студентов-медиков. В мрачных и холодных стенах этого общественного склепа Захар и наткнулся на Василия Игнатьевича, который тоже явился выполнить свой долг и поставить подпись в нужных бумагах.

Приказчик оказался плотным лысым мужчиной с аккуратными усами и бородкой, которую приводил в порядок явно не реже раза в неделю.

Узнав, кто таков Захар, Василий Игнатьевич принялся причитать, ронять крупные слезы и в конце концов предложил ямщику помянуть ушедшего с чувством и с толком. От Захара требовался только рассказ обо всем произошедшем в последние часы жизни Кузнецова, и это его вполне устраивало.

Однако на деле все обстояло не так благополучно. Приказчик успел выслушать только самое начало рассказа Захара до того, как им подали закуску и выпивку. Дальше беседа шла уже не так бодро, и до истории с иконой ямщик так и не добрался, потому как на маленькую ресторанную сцену вышел цыганский хор. После этого внимание подвыпившего приказчика было окончательно потеряно, и Захар не знал, как ему быть.

Когда песня закончилась, Василий Игнатьевич, не дав своему сотрапезнику и слова вставить, громко позвал:

– Подойди к нам, красавица!

Цыганка смерила приказчика коротким взглядом дельца, оценивающего, есть ли выгода в предложенной сделке, но все же спустилась в зал.

При движении шелк ее многослойных юбок шелестел, а украшавшее грудь монисто позвякивало.

– Господа хотят заказать песню? – обратилась она к обоим мужчинам сразу.

Захар выжидательно посмотрел на Василия Игнатьевича, но тот вместо ответа неожиданно бухнулся на колени перед черноокой певицей и принялся невнятно клясться ей в любви и осыпать затасканными комплиментами.

На смуглом лице цыганки не было и следа удивления или смущения. Она высвободила у приказчика руку и, сверкнув белозубой улыбкой, бросила:

– Господа должны меня извинить – публика ждет!

– Позволь навестить тебя после выступления! – В голосе Василия Игнатьевича зазвучали умоляющие интонации. – Я хорошо заплачу…

Певица тряхнула тяжелыми густыми волосами, чуть наклонилась к собеседнику и, продолжая улыбаться, тихо произнесла:

– Господин, наверное, путает меня с уличными девками. Я продаю свой голос и только его, а остальное дарю кому вздумается. И сейчас я уже занята.

С этими словами цыганка картинно развернулась и, постукивая каблучками, устремилась к сцене, сопровождаемая бурной овацией.