– Значит, речь идет о чем-то важном, – заметил Мартен.
– Да, ты прав, – печально и торжественно проговорил Габриэль. – До сего времени я жил во имя чести и добился того, что покрыл свое имя славой. Я имею все основания сказать, что оказал Франции и королю великие услуги; достаточно вспомнить Сен-Кантен и Кале… До сих пор я бился в открытом и честном бою, в радостной надежде получить награду. Но награды этой я так и не получил… И отныне я должен отомстить за преступление. Я сражался – теперь я караю. Я был солдатом Франции, а буду палачом господним.
– Господи Иисусе! – всплеснул руками Мартен.
– Вот почему мне надлежит быть одному и я никак не могу привлечь тебя к этому страшному, зловещему делу! В нем не должно быть никаких посредников!
– Что верно, то верно… Теперь я и сам отказываюсь от своего предложения.
– Спасибо тебе за преданность и покорность, – сказал Габриэль.
– Но неужели я не могу вам ничем быть полезен?
– Ты можешь только молиться за меня… А теперь прощай, Мартен. Я расстаюсь с тобой и возвращаюсь в Париж. Там я буду ждать решающего дня… Всю свою жизнь я защищал правду и боролся за равенство – да вспомнит всевышний об этом дне. Пусть он поможет найти справедливость своему верному слуге… – И, взглянув на небо, Габриэль хмуро повторил: – Да, справедливость!..
Через десять минут он наконец вырвался из крепких прощальных объятий Мартен-Герра и Бертранды де Ролль, явившейся на зов мужа.
– Прощай, Мартен, мой верный слуга. Мне пора уезжать. Прощайте, мы еще свидимся!
– Прощайте, монсеньор, и да хранит вас бог! – вот все, что мог вымолвить Мартен-Герр.
И он еще долго смотрел на темную фигуру одинокого всадника, которая медленно растворялась в сгущающихся сумерках и наконец совсем исчезла.
По завершении столь трудного и столь удачно закончившегося процесса двух Мартенов Габриэль де Монтгомери снова исчез и в течение многих месяцев вел таинственный образ жизни. Его встречали в самых различных местах, но он все-таки не отдалялся от Парижа и от двора и, пребывая в тени, старался все знать, все видеть.
Он зорко следил за событиями, но пока не видел ни малейшей возможности свершить свою справедливую кару. Да и в самом деле: за это время произошло лишь одно-единственное значительное событие – заключили мирный договор в Като-Камбрези. [54] p>
Коннетабль де Монморанси жестоко завидовал подвигам герцога де Гиза, росту его популярности среди народа и вместе с тем страшился того влияния, которое приобретал его соперник на короля. Наконец благодаря заступничеству всесильной Дианы де Пуатье Монморанси чуть ли не силой удалось вырвать у короля этот пресловутый мирный договор.
Договор подписали 3 апреля 1559 года. И хотя заключили его в самый разгар побед французского оружия, он оказался не слишком-то выгоден для Франции. Франция получила в полное владение крепости Мец, Туль и Верден. Она удерживала Кале на восемь лет с обязательством уплатить Англии восемьсот тысяч экю золотом, если крепость не будет возвращена обратно по истечении указанного срока (правда, этот ключ от Франции никогда возвращен не был и никаких восьмисот тысяч за него не уплатили). Наконец, Франция вновь приобретала Сен-Кантен и Гам и временно сохраняла за собой Турин и Паньероль в Пьемонте.
Зато Филипп II получал в полное владение Тионвилль, Мариенбург и Гестин. Он стер с лица земли Терауан и Ивуа, заставил передать город Буйон Льежскому епископству, Корсику – генуэзцам, большую часть Савойи и Пьемонта – Филиберу Савойскому – словом, то, что было завоевано при Франциске I. Наконец, он обусловил свой брак с дочерью Генриха II, принцессой Елизаветой, а также брак герцога Савойского с принцессой Маргаритой. Все это предоставляло ему огромные выгоды, такие, на которые он даже не рассчитывал после победы при Сен-Лоране.
Герцог де Гиз в бешенстве возвратился из армии и во всеуслышание и не без оснований принялся возмущаться предательством Монморанси и слабодушием короля, который одним росчерком пера подарил испанцам то, чего они с оружием в руках не могли добиться в течение тридцати лет. Но так или иначе, игра была сыграна, и жгучая досада герцога де Гиза ничего изменить не могла.
Договор этот не порадовал и Габриэля, однако он тут же подметил негодование герцога де Гиза, убедившегося, что все его труды идут насмарку из-за темных дворцовых интриг. Гнев этого знатного Кориолана [55] вполне мог совпасть с намерениями Габриэля. Франциск Лотарингский, надо сказать, был далеко не единственным недовольным в королевстве. Однажды в окрестностях Пре-о-Клер Габриэль повстречал барона Ла Реноди, которого ни разу не видел после памятного знакомства на улице Святого Якова. Габриэль обычно избегал встреч со знакомыми лицами, но на сей раз сам подошел к нему. Эти два человека созданы были для того, чтобы найти общий язык. Их роднили такие черты, как честность и энергия. Оба они были рождены для дела, оба одержимы жаждой справедливости.
Обменявшись любезностями, Ла Реноди спросил:
– Недавно я видел мэтра Амбруаза Парэ. Значит, вы наш?
– Сердцем – да, но не делом, – ответил Габриэль.
– Когда же вы думаете открыто и бесповоротно примкнуть к нам?
– Я стану вашим тогда, когда буду вам нужен, а вы не будете нужны мне.
– Не слишком ли великодушно? – усмехнулся Ла Реноди. – Дворянина это бы восхитило, но человек нашей партии не будет вам подражать. И если вы ждете именно того момента, когда понадобитесь нам, то знайте – этот момент настал.
– Что-нибудь случилось? – заволновался Габриэль.
– Готовится некий заговор против истинно верующих. Одним ударом хотят уничтожить всех протестантов.
– Из чего это явствует?
– А этого никто и не скрывает. Антуан Минар, председатель парламента, [56] на совещании в Сен-Жермене заявил во всеуслышание: «Надо сейчас же разделаться с еретиками, если мы не хотим докатиться до республики на манер швейцарских штатов».