– А ты что хотел? Договоры с ним подписывать? – Одоева убрала пистолет в кобуру под мышку.
– Ему же дали гарантию!
– Кто дал? Не знаю того человека!
Неловко ступая в туфлях по гравию, Лиза подошла к распростертому телу Малофея, забрала из его пятерни пистолет и с разворота всадила в лобовое стекло «Рено» и передок несколько пуль.
– Ты что?! Сдурела?! – истерично заорал Геннадий.
– Замолчи! Каузиной ее рыдван уже не понадобится. А мы должны обосновать, почему замочили подонка. – Одоева кивнула на Малофея, потом вытащила из кармана платок, тщательно вытерла пистолет и вновь вложила его в руку бандита. – Пошарь в «Мерседесе», там должны быть материалы на твоего отца.
Геннадий поспешил к «Мерседесу», спросив на ходу:
– Как ты обоснуешь смерть Малофея?
Лиза набирала на мобильнике номер дежурного в управлении, чтобы вызвать спецгруппу, но и без того, завывая сиренами, к ним уже неслись «Приоры» автоинспекции – выстрелы были слышны далеко.
– Проезжая, заметили разборку – Малофей вывел Ондатра и выстрелил ему в затылок. Мы – к обочине, и попытались задержать бандита, он открыл пальбу в нашу машину, мы – в него, – торопливо заговорила Лиза.
– С первого выстрела, – ухмыльнулся Геннадий.
– Я – отличник по стрельбе. Хотя ты прав, следует сделать предупредительный выстрел… – Одоева быстро достала свой пистолет и выстрелила в сторону бандитского «Мерседеса», после чего повторно набрала номер дежурного: – Алло, дежурный, это Одоева говорит…
Геннадий заглянул сквозь распахнутую дверь внутрь «Мерседеса» – на заднем сиденье ничего не было, впереди – тоже. Он занервничал, открыл переднюю дверцу, рванул на себя крышку бардачка, и сразу отлегло от сердца – там лежали диски, катушки с фотопленкой и флеш-карты. Он суетливо запихал найденное в карманы пиджака.
Две «Приоры» автоинспекции, мигая, оглушая сиренами и взрывая колесами гравий, тормознули, блокируя место разборки. Гаишники, с автоматами, ругаясь, вылезли наружу.
– Стоять!
– Милиция! Все в порядке! – показала свое удостоверение Лиза. – Проводилось задержание, но, увы…
Гаишники заходили кругами, косясь на Геннадия и его раздутые боковые карманы пиджака. Он тоже развернул свое удостоверение.
– Следователь Егоров.
– Мы уже вызвали спецгруппу из управления, – добавила Лиза. – Сейчас подъедут.
– А «Скорую»? – спросил гаишник.
– Забыли.
– Эх-х! Пашков, вызови по рации «Скорую»!
Пока ждали прибытия спецгруппы, Геннадий места себе не находил – хотелось поскорее проверить, те ли это диски.
Лизе было уже не до него – прибывшие налетели коршунами: почему стреляла сразу в лицо? Почему сделала только один предупредительный выстрел? Почему в сторону «Мерседеса», а не в воздух?
– Стрелять в воздух не было времени – он нам всю машину разворотил.
– Просто чудо, Одоева, что вас не убили!
– Действительно, чудо, – серьезно проговорила Лиза.
– И ты от ужаса пальнула ему в лицо?
– Я стреляла в руку, чтобы выбить пистолет, но промахнулась…
– В лицо?
– Что вам надо? Мы попали под обстрел и чудом выжили! У меня погибнуть в расцвете лет желания нет никакого. Я действовала по инструкции!
– Лиза, я поеду в управление, – сказал Егоров.
– Езжай. Завтра поговорим.
Примчавшись в управление на попутной машине, Геннадий чуть не бегом ворвался в свой кабинет – Реброва не было. Тем лучше, не придется давать лишних объяснений. Он пошел в кабинет фотомонтажа – там стояли телевизор с видеомагнитофоном, аппарат для просмотра негативов фотопленки и компьютеры. В коридоре его перехватил, поймав за локоть, начальник отдела полковник Ассаров.
– Егоров, что за пальба была?
– Самозащита.
– Опять Одоева накуролесила? Знал бы, не разрешил бы вам никакой стрелки с бандюками! Я, как дурак, распинался по телефону перед этим уродом Малофеем, а через полминуты Одоева шлепнула его… Я очень недоволен! Что с делом Нуретовой? Ты занимаешься им или только свои проблемы решаешь, да еще Одоеву подключил к этому процессу?
– Все идет по плану!
– Результат! Где результат? Результата нет. Плохо! Очень плохо, Егоров! Завтра утром я устрою вам с Одоевой хорошую проработку!
– Почему?
– У тебя завал. Что с делом Игошина?
Этот вопрос напряг Геннадия; он только собирался с завтрашнего утра, обсудив с Одоевой все перипетии разборок с Ондатром, приступить к плотному расследованию в отношении сумки Игошина…
– Что потупился? – наседал Ассаров. – В деле Игошина все предельно понятно, чего еще ждать? Надо передавать в суд. Наверху требуют, чтобы мы быстро завершили это дело и отчитались перед общественностью. Убит наш коллега, сотрудник Министерства внутренних дел! Мы должны отстоять честь мундира, подонок сядет надолго! Ненужные затяжки в этом деле недопустимы!
Геннадий не мог ничего возразить. Да и как возразишь? Промямлить насчет содержимого сумок? А кто видел эти сумки? Только несколько бойцов спецгруппы во время задержания? Ассаров слушать не станет. Ему такие доводы до балды, он функционер и карьерист. Велено сдать дело в суд – и плевать на то, что оно трижды сырое и его легко могут завернуть на доследование. Он всех подчиненных морально раздавит, но выполнит указание сверху. Такой это человек.
– Хорошо, будем готовиться к передаче дела в суд, – выдавил из себя Егоров.
– Вот и ладушки, – улыбнулся Ассаров. Тут же потеряв интерес к Егорову, он, уже витая в своих мыслях и улыбаясь им, пошел дальше по длинному коридору.
Геннадий хотел разозлиться, но столько уже нервов растрачено, что он просто посмотрел вслед удаляющемуся полковнику и двинулся к комнате, которую посетить жаждал больше всего, – в фотолабораторию. Сейчас главное – установить, что заграбастанные Геннадием носители информации содержат именно ту информацию, которую он так вожделел; все остальное – дешевая маета. Как только он убедится, что получил компроматы на отца, станет ясно, что бояться уже нечего; он одержал верх над Ондатром, и жизнь, сделав такую ужасную, страшную петлю, возвращается в прежнее русло – множество обычных расследований, домашние неурядицы и финансовые проблемы. Но как прекрасна эта жизнь по сравнению с адом, в котором он пока пребывает! Даже мертвый, Ондатр держит его на крючке.
Если носители будут не те, Геннадий не знает, что сделает с собой и с Одоевой. В глубине души кусался червяк дурного предчувствия: с чего это воры повели себя честно, договорившись с ментами, и привезли на стрелку именно тот компромат, который обещали сдать в обмен на договоренности? Геннадий бы так опрометчиво никогда не поступил, хотя и считал себя образцом честности и добропорядочности. А у них какая философия? У них кодекс рыцарской чести только по отношению друг к другу, остальной народ для них быдло, кормовой ресурс, стадо, с которого следует стричь шерсть.