Да, прекрасен был Версаль, особенно когда из всех его ворот скакали курьеры во все державы, когда короли, принцы, дворяне, офицеры, ученые всего цивилизованного мира ступали по его роскошным коврам и драгоценным мозаикам.
Но особенно хорош был он, когда готовился к парадной церемонии, когда благодаря роскошной мебели из хранилищ и праздничному освещению он становился еще волшебное. На самые холодные умы Версаль воздействовал своими чудесами, которые только может породить человеческое воображение и мощь.
Такова была церемония приема посла. Такая же церемония ожидала, в случае представления ко двору, и обычных дворян. Создатель правил этикета Людовик XIV, воздвигавший между людьми непреодолимые барьеры, желал, чтобы посвящение в красоты его королевской жизни внушало избранным такое почтение, чтобы они на всю жизнь сохранили отношение к королевскому дворцу как к храму, в который они были допущены ради того, чтобы обожать коронованного бога, находясь в более или менее непосредственной близости к алтарю.
Итак, Версаль, уже, несомненно, с признаками вырождения, но все еще сверкавший, отворил все двери, зажег все факелы, обнажил все свое великолепие для церемонии представления ко двору госпожи Дю Барри.
Народ – любопытный, голодный, нищий, но – странное дело! – забывший о своей нищете и голоде при виде такой роскоши, – заполонил всю площадь Арм, всю Авеню де Пари. Замок сиял огнями всех своих окон, а его жирандоли издалека походили на звезды, плававшие в золотой пыли.
Король вышел из своих апартаментов ровно в десять. Он был одет наряднее, чем обычно: на нем было больше кружев; одни только пуговицы на его подвязках и туфлях стоили миллион. Г-н де Сартин сообщил ему накануне о заговоре, устроенном завистливыми придворными дамами, на лицо его легла тень озабоченности, он боялся, что увидит в галерее одних лишь придворных-мужчин.
Но он мгновенно успокоился, когда в предназначенном для церемонии представления салоне королевы увидел в облаке кружев и пудры, сверкавшем неисчислимыми брильянтами, сначала трех своих дочерей, затем г-жу де Мирпуа, которая так расшумелась накануне, и, наконец, всех непосед, которые поклялись остаться дома и все были здесь в первых рядах.
Герцог де Ришелье переходил, как генерал, от одной к другой и говорил:
– А! Попались, коварная! Или же:
– Я так и знал, что вы не выдержите!
Или:
– А что я вам говорил обо всех этих заговорах?
– А вы-то сами, герцог? – спрашивали дамы.
– Я представлял свою дочь, графиню д'Эгмон. Посмотрите, Септимании здесь нет – она одна из сдержавших слово, вместе с графиней де Граммон и госпожой де Гемене. Поэтому я совершенно уверен, что завтра отправлюсь в ссылку в пятый раз или в Бастилию – в четвертый. Решительно я больше не участвую в заговорах!
Появился король. Наступила полная тишина; стало слышно, как часы пробили десять; настал торжественный миг.
Его величество был окружен многочисленными придворными. Рядом с ним стояли человек пятьдесят дворян, которые отнюдь не давали клятвы присутствовать на представлении графини ко двору и, возможно, именно по этой причине все были здесь.
Король прежде всего заметил, что в этой блестящей ассамблее не хватало г-жи де Граммон, г-жи де Гемене и г-жи д'Эгмон.
Он подошел к де Шуазелю, который старался казаться совершенно спокойным, но, несмотря на все усилия, сумел изобразить на своем лице лишь деланное безразличие.
– Я не вижу герцогини де Граммон, – сказал король.
– Сир! – отвечал г-н де Шуазель. – Моя сестра нездорова и поручила мне передать вашему величеству уверения в нижайшем почтении.
– Что ж, дело ее, – сказал король и повернулся к де Шуазелю спиной.
Отвернувшись, он оказался лицом к лицу с графом де Гемене.
– А где же графиня де Гемене? – спросил король. – Разве вы не привезли ее, граф?
– Нет, сир. Графиня больна. Когда я за ней заехал, она была в постели.
– Что ж, так, так, так, – сказал король. – А! Вот и маршал! Здравствуйте, герцог!
– Сир!.. – приветствовал его старый придворный, склоняясь с гибкостью молодого человека.
– Вы, как я вижу, здоровы, – сказал король так громко, что его услышали Шуазель и де Гемене.
– Каждый раз, сир, – отвечал герцог де Ришелье, – когда для меня речь идет о счастье видеть ваше величество, я чувствую себя прекрасно.
– Но почему, – спросил король, оглядываясь вокруг, – я не вижу здесь вашу дочь, госпожу д'Эгмон?
Герцог, заметив, что его слушают, с печальным видом ответил:
– Увы, сир, моя бедная дочь чувствует себя несчастной оттого, что не может иметь честь засвидетельствовать вашему величеству свое нижайшее почтение, тем более – в этот вечер, но она нездорова, сир, очень нездорова.
– Ах, вот как? Ну что ж, дело ее, – сказал король. – Нездорова? Госпожа д'Эгмон, обладающая самым крепким здоровьем во всей Франции? Ну что ж, ну что ж!
И король отошел от де Ришелье, как отошел перед этим от де Шуазеля и де Гемене.
Затем он обошел весь салон, осыпав комплиментами г-жу де Мирпуа, – та была чрезвычайно этим довольна.
– Вот цена измены, – сказал маршал ей на ухо, – завтра на вас посыпаются почести, тогда как мы… Я дрожу при одной мысли о том, что нас ждет…
Герцог издал глубокий вздох.
– Но, как мне кажется, и вы в значительной степени предали де Шуазелей, раз находитесь здесь Вы же поклялись…
– За свою дочь, сударыня, за свою бедную Септиманию! И вот она в немилости из-за того, что слишком верна слову…
– Своего отца… – добавила г-жа де Мирпуа. Герцог сделал вид, что не расслышал этих слов, – они могли быть восприняты как эпиграмма.
– Не кажется ли вам, что король обеспокоен? – спросил он.
– На то есть причины.
– Какие?
– Уже четверть одиннадцатого.
– Да, правда, а графини все еще нет. Я вам скажу одну вещь.
– Говорите.
– У меня есть опасение.
– Какое?
– Я опасаюсь, не приключилась ли какая-нибудь неприятность с нашей бедной графиней. Вы-то должны быть осведомлены.
– Почему именно я?
– Да потому, что вы принимали в этом заговоре самое непосредственное участие.
– В таком случае, – доверительно ответила г-жа де Мирпуа, – признаюсь вам, герцог: у меня тоже есть серьезные опасения. Наша приятельница герцогиня – беспощадный противник, наносящий удар даже при отступлении, как парфеняне, а ведь она отступила. Посмотрите, как взволнован де Шуазель, несмотря на желание казаться спокойным. Глядите: ему не сидится на месте, он не сводит взгляда с короля.