У Андрея дрогнул голос, и он замолчал. Самое поразительное и непостижимое состояло в том, что он действительно верил в то, что говорил в данный момент. Особенно если говорил на камеру. Или вот девочке из телевизионной рубрики…
— То есть вы не будете развлекать публику дрязгами и склоками за эфирное время? — моментально попадаясь на удочку, уточнила она.
— Нет, — покачал головой Андрей. — Для этого мы слишком уважаем друг друга…
Проводив журналистку, Андрей вызвал секретаршу и попросил кофе.
— Обедать не пойдете? — спросила секретарша с милой развязностью всех секретарш, приближенных к сильным мира сего.
— Нет, — ответил Андрей, не расположенный в данный момент к созерцанию ее славной мордашки, — кофе, если можно.
В этом тоже был определенный шик, учитывая, что кофе Андрей не любил и не понимал, зачем его вообще пьют. Никакой радости и бодрости от кофе он не испытывал, только горечь во рту и сосущее чувство в желудке.
Конечно, интервью он провел с блеском, и завтра оно появится в газете, снабженное его фотографией. Фотограф долго крутился у него в кабинете, выискивая какие-то многозначительные планы и позы. Андрей терпел, понимая, что это необходимо. И говорил хорошо, он был в этом уверен.
Он чувствовал себя сильным, умным и на голову выше всех остальных. О том, как он трясся от страха, не в силах овладеть собой, о том, что почему-то не звонит человек, занимающийся «делом» Александры Потаповой, о том, что вечером ему предстоит докладывать Вике обо всех своих сегодняшних делах, он старался не думать.
Хоть недолго, хоть два часа в день, но он может себе позволить побыть тем, кем он на самом деле являлся.
Победителем.
Филипп разговаривал по телефону третий час подряд. Говорил он все время по-французски. Под мелодичное грассирующее стрекотание чужого языка Александра задремывала, но через секунду просыпалась — усталый мозг, не в силах остановиться, все время подкидывал ей в дрему одно и то же — сыплющееся в снег, как будто толченое, стекло, тихий хлопок выстрела, и Ладин шакалий вой… Сердце подкатывало к горлу, ноги становились чужими и неуклюжими, и снова Филипп падал животом на снег и, распластавшись, медленно-медленно поднимал пистолет.
— В кого стреляли? — внезапно очнувшись, спросила Александра своего мужа. — В Ивана?
Он покачал головой. Точно он не знал, и у него не было времени выяснять это.
По логике — нет, не в Ивана. Убийца явно был не случайный стрелок, и рабочее место он себе подготовил давно и удобно. Со второго этажа дома напротив двор хорошо просматривался, и путь к отступлению был наилучший — через давно заколоченное парадное прямо на людную улицу. Проход в парадное был расчищен, дверь открывалась легко и бесшумно.
Он очень хорошо подготовился, этот парень. Вряд ли он сумел бы так подготовиться, если бы охотился на Ивана. Кроме того, Ивана логичнее было бы караулить у его собственного дома…
Ничего этого Филипп не стал рассказывать Александре. Он был зол и озабочен только тем, что ее нужно увезти в Париж. Конечно, желательно целую и невредимую.
Она тряслась как осиновый лист уже несколько часов подряд. Филипп не мог заниматься ее утешением. Он думал только о завтрашнем отъезде и о том, что ей еще предстоит узнать в Париже и как она к этому отнесется.
Могло быть все, что угодно.
— Машина приедет к пяти часам, — сообщил он Александре после очередного разговора. Она по-прежнему сидела в углу дивана, накрытая пледом и еще одеялом сверху.
— Какая машина? — спросила она, открывая глаза.
— Чтобы отвезти нас в Шереметьево, — терпеливо сказал Филипп. — Завтра. В пять.
— А твоя? — спросила Александра.
— Что моя? — не понял Филипп.
— Ну, твоя машина…
Его «девятка» стояла на тротуаре за домом. Филипп предполагал, что она там и останется.
— Мы прилетим, и она нам еще понадобится, — соврал он с ходу. — Я перегнал ее в гараж. Ты хочешь поесть?
Она покачала головой.
— Что с тобой, Алекс? — спросил он, решив быть внимательным и нежным, хотя это у него никогда не получалось. — Ты заболела?
Она опять покачала головой.
— Тебе пора бы привыкнуть к тому, что вокруг тебя все время стрельба и поножовщина, — сказал Филипп, рассматривая ее лицо. — Сегодня был просто еще один эпизод гражданской войны. Забудь о нем.
— Я не забуду о нем никогда, — сказала Александра тихо. — Тебе хорошо говорить, ты не уезжаешь неизвестно зачем в чужую страну и не бросаешь в опасности близких тебе людей.
— Все обойдется, — сказал Филипп, стараясь быть как можно более убедительным. — Поверь мне. Через пару месяцев ты не будешь никому нужна, потому что дело Глебова полностью и окончательно сдадут в архив. Павлик сказал, что он вот-вот получит какой-то министерский портфель. Даже если не получит, все равно время работает на тебя. Поживи со мной в Париже, отдохни и реши, чего ты на самом деле хочешь. Если захочешь вернуться в Москву — я отпущу тебя. Слышишь?
Она пошевелилась под кучей теплых одеял, но, ничего не сказала.
— Иван не нуждается в твоей защите. Мы же тогда вам все рассказали. Он справится без тебя, Алекс!
— Я очень боюсь, — из-под одеяла сказала она. — За всех. За себя, за тебя, за ребят. Ты точно уверен, что от нас отстанут, если мы затаимся?
— О, боже, боже… — пробормотал Филипп. — Я женился на забавной, красивой и славной девушке. И что вышло?
— Что? — спросила Александра.
— В меня стреляют, и я стреляю в ответ. Объясняюсь с милицией. Ищу… как это называется… заказчиков. Прошу государственного деятеля вмешаться в какие-то полукриминальные дела, и он вмешивается… Я плохо кончу. Слышишь, Алекс?
Сбросив одеяло, Александра обняла его за шею.
— Я боюсь, — повторила она. — Лучше бы меня убили тогда, на лестнице.
— Не болтай, — сказал Филипп холодно. — И, если тебе это важно, я могу сказать, что убивать тебя на лестнице никто не собирался.
— Как не собирался? — несколько даже обиделась Александра. — А мои боевые ранения? А больница?
Филипп молчал, и Александра заволновалась.
— Нет, ты уж договаривай! — Она всмотрелась в его лицо. — Я что-то не понимаю. Если не хотели убить, тогда зачем?