Чего он тогда испугался? От чего отказался?
Он отказался от Марты — той, которую не знал. Он отказался от того, что она тогда предлагала, — и она отказалась от того, что предлагал он! — чтобы не усложнять, не запутывать отношений, не поверить ненароком в то, что все возможно, даже это горячее, страстное, вечное — возможно! Он не выбрался бы из-под обломков, когда все рухнуло бы, а не рухнуть не могло, — все, к чему он прикасался, оборачивалось против него, кроме любимой работы, которая никогда его не подводила. Куда безопасней было остаться с тем, что у них уже было, пусть не так хорошо, не так горячо, зато логично и по правилам, установленным давно, когда он сам посадил ее в будку с табличкой «старый друг» и прикрутил цепью, чтобы, не дай бог, не сбежала.
Тогда ей было шестнадцать, а ему двадцать три, полжизни прошло с тех пор, и единственное, что в ней было постоянным и неизменным, — это она, с ее готовностью мчаться к нему, слушать его, жалеть его, запекать ему форель, вникать в его нравоучения, хвастаться перед ним повышением и кольцом с Бахрейна.
Это его ребенок, и уже пятый месяц она врет ему, оставаясь все такой же.
Она врала ему, она заманила его в ловушку, ему не выбраться теперь, он пропал, совсем пропал!..
Негнущимися пальцами он взял ее фотографию — в черном свитере и тяжелых ботинках, — за уголок, как будто боялся испачкаться, и кинул в мусорное ведро.
Фотография спланировала и легла вверх лицом. Данилов не мог смотреть на это лицо.
Он взял ее телефон, портфель, вышел из квартиры и тщательно, на все замки, запер дверь.
Весь день в офисе пахло грозой так явно, что казалось, будто потрескивает электричество, переполнившее тесное пространство. Странно, что компьютеры не вылетали от перенапряжения.
Таня, только завидев, что шеф поднимает голову от бумаг, немедленно пряталась за что-нибудь — за открытую дверцу шкафа, за монитор или даже за пепельницу. Ира шелестела в телефон едва слышно. Саша то и дело с задумчивым видом отбывал в коридор курить.
Данилов их всех ненавидел.
Марта не звонила. Он боялся, что она позвонит, и не знал, что станет тогда делать.
В три часа неожиданно явился Веник.
— Я расплатился, — объявил он, хотя Данилов его ни о чем не спрашивал, — мне теперь ничто не угрожает!
— Веник, ты просто козел, — сказал Данилов равнодушно, и тот едва не свалился со стула.
Андрей Данилов не мог, ну просто не мог никому сказать, что он — козел.
Он никогда не произносил таких слов. По крайней мере, Веник никогда не слышал.
— Ты что, — спросил он осторожно, — заболел?
— Заболел, — согласился Данилов и раскрыл блокнот, где были записаны «подозреваемые и вещественные доказательства». Ему было совершенно наплевать и на подозреваемых, и на доказательства.
Марта его обманула, вот в чем дело. Марта ни слова не сказала ему о ребенке. Марта заставила его думать, что это чей-то чужой ребенок, а ребенок был его, Данилова. Был и остался.
— Слушай, Данилов, — заговорил Веник, придвигаясь к нему вместе со стулом. Перчатки лежали у него на колене, как в кино про бизнесменов. — Я тут вот что подумал. Ты ведь на бирже не играешь?
Данилов смотрел на него и молчал.
— Ну так вот. Данилов, ты должен попробовать. Есть возможность выиграть кучу денег. Это я тебе говорю как профессионал. Сто процентов. «Газпром» сейчас как раз упал, самое время покупать, и «Телеком» падает, сейчас бы прикупиться побольше. Давай, Данилов, ты же на этом миллионером можешь стать!
— Ты мне лучше скажи, как профессионал профессионалу, — чеканя слова, произнес Данилов, — когда ты отдашь мне мои деньги?
— Какие деньги? — перепугался Веник.
— Американские. Десять тысяч американских Долларов. Ты получил их в понедельник. Когда ты мне их отдашь? Когда твой «Телеком» еще упадет? Или, наоборот, возрастет? Или что там он сделает?
— Данилов, я так сказать не могу, — забормотал Веник, — ты же понимаешь… Я еще об этом не думал, потому что мне нужно… не сразу, хотя пока… Рынок падает, но… довольно твердо, я как профессионал…
Данилов слушал и молчал, и это было очень странно. Почему-то Веник позабыл закричать на него, что он виноват: сгубил его сестру и чуть не загнал в могилу мать.
— Где ты был утром в субботу? — спросил Данилов, когда Веник достаточно набормотался.
— Нигде, — тут же ответил тот, — я спал дома.
— Хорошо, — сказал Данилов, — значит, так. Ты говоришь мне, где был утром в субботу, и говоришь так, чтобы я смог это проверить, а я прощаю тебе эти американские деньги. Я покупаю у тебя информацию. Не согласен — отдашь деньги через неделю.
— Как? — ахнул Веник и даже позеленел немного. — Как через неделю?
— Стрелять в тебя я не буду, — продолжил Данилов монотонно, — но у меня есть клиент, его зовут Тимофей Ильич Кольцов. Я дружу с его службой безопасности. Они окажут мне любую услугу, о которой я их попрошу. Это ясно?
Веник молчал. Зелень заливала его все пуще, уже подступала к вискам.
— Ясно, — подытожил Данилов, — когда созреешь, позвони, а сейчас прошу прощения. Я занят.
— Данилов, ты что?!
Тот не ответил, разглядывая эскиз на экране ноутбука.
— Так нельзя, ты что, сдурел?!
— Уходи, — не отрываясь от эскиза, посоветовал Данилов, — сейчас же!
Веник с силой швырнул что-то на свободный стол, на котором обычно лежали чертежи, — Данилов даже не посмотрел что, — подхватил свои перчатки и бросился вон. Сотрудники проводили его скорбными и сочувственными взглядами. С шефом творилось нечто.
Данилов долго смотрел на эскиз, понимая, что ничего нового там не высмотрит, и игнорировал телефон, который звонил не переставая. Ира куда-то вышла вслед за Веником, а Саша с Таней трубку не брали, поскольку они — «не секретарша». Обычно трубку брал Данилов, а тут решил, что не возьмет ни за что, даже если телефон будет звонить до завтрашнего вечера.
Он ни с кем не хотел разговаривать. Он боялся, что ему придется разговаривать с Мартой.
Первой не выдержала Таня. Полив Сашу презрительным взглядом, она сорвала трубку и сказала несколько громче, чем требовалось:
— Алло! Я, — проворковала она затем, и это воркование так отличалось от ее прежнего тона, что Данилов за стеклянной перегородкой поднял голову. — Да. Нет. Спасибо, хорошо. А вы?