Он остановился позади Стрельниковой, трогательный в своей нелепости, и протянул к ней руку, будто собираясь погладить по плечу.
Анна отняла ладонь от глаз и вскинула голову.
– Петя! Хоть ты, ты понимаешь, почему я… – с горечью начала она и не закончила фразу.
Серафимович опустил руку и кивнул.
– Ты не считаешь, что я старая истеричка?
Он покачал головой.
– Анна, ты устала. Езжай домой. Я вызвал такси, машина ждет у входа.
– В таком виде? – Стрельникова оглядела себя.
– Тебе идет.
– Неправда.
– Правда. Ты всегда прекрасна.
– Я? – она провела по лбу рукой. – Не говори глупостей. Посмотри на меня. А потом отвернись, чтобы не видеть этого кошмара.
Он улыбнулся. Это была улыбка, полная безграничной нежной жалости. Так улыбаются заболевшему ребенку. Или старому верному псу, с трудом поднимающему голову на звук шагов хозяина.
Как ни была сокрушена Стрельникова, этой улыбки она выдержать не могла. Актриса почувствовала себя оскорбленной, и от негодования к ней вернулись силы.
– Не смей жалеть меня, Петр!
Серафимович перестал улыбаться.
Анна Васильевна скрестила руки на груди. Света поразилась тому, как быстро меняются чувства у этой женщины. Стрельникова напомнила ей старого Якобсона, но тот притворялся, а у нее эмоции были неподдельными. Она искренне страдала еще несколько минут назад, а теперь так же искренне ожесточилась на бедного преданного Серафимовича.
– Ты полагаешь, я нуждаюсь в твоем сочувствии?!
– Нет, не нуждаешься…
– Вот и не забывай об этом! У какого входа такси?
– У главного, – отозвался Петр Иванович.
– Прекрасно. Всего хорошего!
Она отшвырнула сигарету и направилась за кулисы.
– Анна! – окликнул Серафимович.
Стрельникова обернулась. Петр Иванович протягивал ей шляпку.
– Ты забыла.
Он не сделал попытки догнать ее, и Анне Васильевне пришлось вернуться за ней самой.
– Благодарю, – холодно сказала она, отворачиваясь, чтобы уйти.
– Анна! Подожди. Вот, возьми…
Серафимович взял с кровати солнечные очки и подал ей. Стрельникова надела очки, поправила шляпку и пошла прочь.
Когда она почти скрылась за складками занавеса, Петр Иванович окликнул ее в третий раз.
– Анна!
Она возвратилась медленными шагами. Полнозвучный голос разнесся по всему залу:
– Петя, что на этот раз?
– Самое важное, – со странной интонацией ответил он. – Ты их тоже забыла.
И подал ей паутину.
Теперь Света разглядела, что это ажурные летние перчатки.
– Действительно, забыла… – с легкой растерянностью сказала Анна Васильевна. – Нет, постой! Перчатки? Это просто удивительно. Как же это я…
– Удивительно, – эхом откликнулся Серафимович.
Она взялась тонкими пальцами за кружево перчаток. Но Петр Иванович не выпустил их из рук.
– Не забывай их больше, – с той же странной, трудноопределимой интонацией попросил он.
– Хорошо. Не забуду.
Стрельникова потянула перчатки к себе. Петр Иванович по-прежнему держал их крепко.
– Ты очень забывчивая, Анна. Это может плохо кончиться.
– Плохо кончиться? – непонимающе переспросила она.
– Могло бы.
– Петя, что с тобой?
Он выпустил перчатки.
– Ничего. Ступай, Аня, ступай.
Стрельникова, кажется, немного растерялась. Петр Иванович глядел на нее строго и серьезно.
– Ступай, – повторил он.
Женщина отошла и неуверенно обернулась.
– Петя…
– Иди. Машина ждет.
– А ты?
Он молча смотрел на нее, не отвечая. Перчатки Анна Васильевна держала в руке, и на секунду взгляд его задержался на тонком кружеве.
Серафимович дернул головой, и Свете показалось, что на лице его промелькнуло болезненное выражение. Но оно тут же исчезло, сменившись спокойной улыбкой.
Когда Стрельникова вышла, он присел на краешек кровати и ссутулился. О чем-то напряженно думал, потирал лоб и, наконец, поднялся.
И сразу заметил Свету и Дрозда.
Поняв, что они обнаружены, Света вышла вперед. Дрозд молча последовал за ней.
– Вы не ушли, – проговорил Петр Иванович.
Света поняла, что он хочет сказать. «Так вы не ушли! Вы все это время были здесь и наблюдали за нами!»
– Здесь было слишком интересно, чтобы уходить, – громко сказала Света, удивляясь самой себе.
Ответ получился резким и, пожалуй, жестким. Серафимович вздрогнул и пристально вгляделся в нее.
– Интересно? Да, наверное, – задумчиво протянул он. – С другой стороны, кого сейчас удивишь скандалами…
– Скандалами – никого, – согласилась Света.
«Но между вами и Стрельниковой не было скандала.
Весь вопрос в том, что между вами сейчас произошло».
Ей вдруг вспомнились слова Марка Самуиловича: «Многие в театре были влюблены в нее без памяти и, полагаю, влюблены по сей день. Она умеет вызывать стойкие чувства».
Свете стало ясно то, что могло быть очевидным с их первой встречи, будь она чуть внимательнее: Серафимович давно и безнадежно любил Анну Васильевну.
– Вы знаете, кто сунул сигарету манекену? – прямо спросила Света.
Актер покачал головой.
– Нет, не знаю.
– Но догадываетесь?
– Догадываюсь, – грустно согласился он. – Но ведь я могу и ошибаться. И даже наверняка ошибаюсь. Видите ли, я очень плохо разбираюсь в людях.
Света безбоязненно подошла ближе и запрыгнула на авансцену. Даже если этот маленький толстяк убил Рыбакова, она почему-то больше его не боялась.
– Я думаю, Петр Иванович, вы говорите неправду, – очень серьезно сказала она. – Вы хорошо разбираетесь в людях. Знаете, на что они могут быть способны. Разве нет?
Серафимович кинул на нее быстрый испытующий взгляд, но Света сохраняла невозмутимость. Это давалось ей легко – она все равно ничего не понимала в происходящем.
Но зато она могла поклясться в том, что нечто необычное произошло между Стрельниковой и Серафимовичем, когда они стояли друг напротив друга на этой сцене, держась за одни перчатки. Маленький актер знал гораздо больше, чем говорил.
– Вы будете меня фотографировать? – улыбнулся он.