Монах, то бледнея, то краснея, пробормотал какие-то извинения, которые, однако, не были приняты во внимание.
— Довольно! — сказал Горанфло.
Брат Эузеб умолк.
— Что у вас сегодня на завтрак? — спросил достопочтенный настоятель.
— Яичница с петушиными гребешками.
— Еще что?
— Фаршированные шампиньоны.
— Еще?
— Раки под соусом мадера.
— Мелочь все это, мелочь. Назовите что-нибудь более основательное, да поскорее.
— Можно подать окорок, начиненный фисташками.
Шико презрительно фыркнул.
— Простите, — робко вмешался Эузеб, — он сварен в хересе и нашпигован говядиной.
Горанфло бросил на Шико робкий взгляд.
— Недурно, правда, господин Брике? — спросил он.
Шико жестом показал, что доволен, хотя и не совсем.
— А что у вас еще есть? — спросил Горанфло.
— Можно приготовить отличного угря.
— К черту угря! — сказал Шико.
— Полагаю, господин Брике, — продолжал брат Эузеб, понемногу смелея, — что вы не раскаетесь, если отведаете моего угря.
— А как вы его приготовили?
— Да, как вы его приготовили? — повторил настоятель.
— Снял с него кожу, опустил в анчоусовое масло, обвалял в мелко истолченных сухарях, затем десять секунд подержал на огне. После чего я буду иметь честь подать его к столу.
— А соус?
— Да, а соус?
— Соус из оливкового масла, лимонного сока и горчицы.
— Отлично, — сказал Шико.
Брат Эузеб облегченно вздохнул.
— Теперь не хватает сладкого, — справедливо заметил Горанфло.
— Я изобрету десерт, который сеньору настоятелю придется по вкусу.
— Хорошо, полагаюсь на вас, — сказал Горанфло. — Покажите, что вы достойны моего доверия.
Эузеб поклонился.
— Я могу идти? — спросил он.
Настоятель взглянул на Шико.
— Пусть уходит, — сказал Шико.
— Идите и пришлите мне брата ключаря.
Брат ключарь сменил брата Эузеба и получил указания столь же обстоятельные и точные.
Через десять минут сотрапезники уже сидели друг против друга за столом, накрытым тонкой льняной скатертью.
Стол, рассчитанный человек на шесть, был сплошь заставлен — столько всевозможных бутылок с разнообразными наклейками принес брат ключарь.
Эузеб, строго придерживаясь установленного меню, прислал из кухни яичницу, раков и грибы, наполнившие комнату ароматом лучшего сливочного масла, тимьяна и мадеры.
Изголодавшийся Шико набросился на еду.
Настоятель начал есть с видом человека, сомневающегося в самом себе, в своем поваре и сотрапезнике.
Но через несколько минут уже сам Горанфло жадно поглощал пищу, а Шико наблюдал за ним.
Начали с рейнского, перешли к бургундскому 1550 года, пригубили «сен-перре» и, наконец, занялись вином, присланным новой духовной дочерью настоятеля.
— Ну, что вы скажете? — спросил Горанфло, который сделал три глотка, но не решался выразить свое мнение.
— Бархатистое, легкое, — ответил Шико. — А как зовут вашу новую духовную дочь?
— Не знаю.
— Как, не знаете даже ее имени?
— Ей-богу же, нет: мы сносились через посланцев.
Шико опустил веки, словно смакуя вино. На самом деле он размышлял.
— Итак, — сказал он через минут десять, — я имею честь трапезовать в обществе полководца?
— Бог мой, да!
— Как, вы вздыхаете?
— Это будет очень утомительно.
— Разумеется, зато прекрасно, почетно.
— У меня и так много забот. Позавчера, например, пришлось отменить одно блюдо за ужином.
— Отменить блюдо? Почему?
— Потому что монахи нашли недостаточным то блюдо, которое подают в пятницу на третье, — варенье из бургундского винограда.
— Подумайте-ка — «недостаточным»!.. А по какой причине?
— Они заявили, что все еще голодны, и потребовали дополнительно что-нибудь постное — чирка, омара или хорошую рыбу. Как вам нравится такое обжорство?
— Ну, а если монахи были голодны?
— В чем же их тогда заслуга? — спросил брат Модест. — Всякий может хорошо работать, если при этом ест досыта. Черт возьми! Надо умерщвлять плоть во славу божию, — продолжал достойный аббат, кладя себе на тарелку огромные ломти окорока.
— Пейте, Модест, пейте, — сказал Шико, — не то вы подавитесь, любезный друг, вы же побагровели.
— От возмущения, — ответил настоятель, осушая стакан, в который входило не менее полупинты.
И тут, несмотря на протесты Шико, Горанфло затянул свою любимую песенку:
Осла ты с привязи спустил,
Бутылку новую открыл —
Осел копытом звонко бьет,
Вино веселое течет.
Но самый жар и самый пыл,
Когда монах на воле пьет.
Вовек никто б не ощутил
В своей душе подобных сил!
— Да замолчи ты, несчастный! — сказал Шико. — Если невзначай зайдет брат Борроме, он бог знает что подумает.
— Если бы зашел брат Борроме, он стал бы петь вместе с нами.
— Вряд ли.
— А я тебе говорю.
— Молчи и отвечай на мои вопросы.
— Ну говори.
— Да ты меня все время перебиваешь, пьяница!
— Я пьяница?..
— Послушай, от этих воинских учений твой монастырь превратится в настоящую казарму.
— Да, друг мой, правильно сказано — в настоящую казарму, в казарму настоящую. Еще в прошлый четверг… Кажется, в четверг?.. Да, в четверг… Подожди, я уж не помню — четверг или нет?..
— Четверг или пятница — неважно.
— Правильно говоришь. Важен самый факт, верно? Так вот, в четверг или пятницу я обнаружил в коридоре двух послушников, которые бились на саблях, а с ними были два секунданта, тоже желавших сразиться друг с другом.