Зрелище было замечательное. Монастырский казначей выпрямился в своих доспехах, словно вставший на дыбы боевой конь. Глаза его метали молнии, сильная рука делала такие искусные выпады шпагой, что казалось, мастер своего дела фехтует перед взводом солдат.
Каждый раз, когда Борроме показывал какое-нибудь упражнение, Горанфло повторял его жесты, добавляя при этом:
— Борроме прав. Переложите оружие в другую руку, крепче держите пику, чтобы ее острие приходилось на уровне глаз… Да подтянитесь же, ради святого Георгия! Тверже ногу! Равнение налево — то же, что и равнение направо, с той только разницей, что все делается наоборот.
— Клянусь честью, — сказал Шико, — ты ловко умеешь обучать!
— Да, да, — ответил Горанфло, поглаживая свой тройной подбородок, — я довольно хорошо разбираюсь в упражнениях.
— В лице Борроме у тебя очень способный ученик.
— Он отлично схватывает мои указания. Исключительно умный малый.
Монахи упражнялись в военном беге — маневре, весьма распространенном в то время, — бились на шпагах, кололи пиками и перешли, наконец, к огневому бою.
Тут настоятель сказал Шико:
— Сейчас ты увидишь моего маленького Жака.
— А кто это?
— Славный паренек, которого я хотел взять для личных услуг, — у него спокойная повадка, но рука сильная, и живой он, как ртуть.
— Вот как! Где же этот прелестный мальчик?
— Подожди, подожди, я тебе его покажу. Да вон там, видишь: тот, что собирается стрелять из мушкета.
— И хорошо он стреляет?
— Так, что в ста шагах не промахнется по ноблю с розой. [33]
— Этот малый будет лихо служить мессу! Но, кажется, теперь моя очередь сказать: подожди, подожди!..
— Что такое? Ты знаешь юного Жака?
— Я? Да ни в малейшей степени.
— Но сперва тебе показалось, что ты его узнаешь?
— Да, мне показалось, но я ошибся — это не он.
Мы вынуждены признаться, что на этот раз слова Шико не вполне соответствовали истине. У него была изумительная память на лица: увидев однажды человека, он уже не забывал его.
Маленький Жак действительно заряжал тяжелый мушкет длиной с него самого; затем он гордо занял позицию в ста шагах от мишени и, отставив правую ногу, прицелился с чисто военной тщательностью.
Раздался выстрел, и пуля попала в середину мишени под восторженные рукоплескания монахов.
— Ей-богу же, отлично! — сказал Шико. — Да и мальчик красив собой.
— Спасибо, сударь, — отозвался Жак, и на бледных щеках его вспыхнул радостный румянец.
— Ты ловко владеешь ружьем, мальчуган, — продолжал Шико.
— Стараюсь научиться, сударь, — сказал Жак.
С этими словами, отложив ружье, монашек взял пику и сделал мулине, [34] по мнению Шико безукоризненно. Шико снова принялся расточать похвалы.
— Особенно хорошо владеет он шпагой, — сказал дон Модест. — Знатоки ставят его очень высоко. И правда, у этого парня ноги железные, кисти рук — точно сталь, и упражняется он с утра до вечера.
— Любопытно бы поглядеть, — заметил Шико.
— Дело в том, — сказал казначей, — что здесь никто, кроме меня, не может с ним состязаться. У вас-то есть навык?
— Я всего-навсего жалкий горожанин, — ответил Шико, качая головой. — В свое время я орудовал рапирой не хуже всякого другого. Но теперь ноги у меня дрожат, в руке нет уверенности, да и голова уже не та.
— Но вы все же практикуетесь? — спросил Борроме.
— Немножко, — ответил Шико.
Борроме усмехнулся и велел принести рапиры и фехтовальные маски.
Жак, который горел нетерпением под своим холодным и сумрачным обличием, подвернул рясу и крепко уперся сандалиями в песок.
— Право, — сказал Шико, — я не монах и не солдат, к тому же давно не обнажал шпаги… Прошу вас, брат Борроме, дайте урок фехтования брату Жаку… Вы разрешаете, дорогой настоятель?
— Я даже приказываю! — возгласил дон Модест, Ра дуясь, что может вставить свое слово.
Монахи, волнуясь за честь своей корпорации, тесным кольцом окружили ученика и учителя.
— Это так же забавно, как служить вечерню, правда? — шепнул Жак простодушно.
— С тобой согласится любой вояка, — ответил Шико с тем же простодушием.
Противники стали в позицию. Сухой и жилистый Борроме имел преимущество в росте. К тому же он обладал уверенностью и опытом.
Глаза Жака порою загорались огнем, лихорадочный румянец играл на его щеках.
Монашеская личина постепенно спадала с Борроме: с рапирой в руке, увлекшись состязанием в силе и ловкости, он преображался в воина. Каждый удар он сопровождал увещанием, советом, упреком, но зачастую сила, стремительность и пыл Жака торжествовали над качествами учителя, и брат Борроме получал добрый удар прямо в грудь.
Шико пожирал глазами это зрелище и считал удары, наносимые рапирами.
Когда состязание окончилось или, вернее, когда противники сделали передышку, он сказал:
— Жак попал шесть раз, брат Борроме — девять. Для ученика это весьма неплохо, но для учителя — недостаточно.
Из всех присутствующих один Шико заметил молнию, сверкнувшую в глазах Борроме.
«Да он гордец!» — подумал Шико.
— Сударь, — возразил Борроме голосом, которому он с трудом придал слащавые нотки, — бой на рапирах для всех дело нелегкое, а для нас, бедных монахов, и подавно.
— Не в том дело, — сказал Шико, решив оттеснись любезного Борроме на последнюю линию обороны. — Учитель должен быть по меньшей мере вдвое сильнее ученика.
— Ах, господин Брике, — произнес Борроме, бледнея и кусая губы, — вы чересчур требовательны.
«Он еще и гневлив, — подумал Шико. — Это второй смертный грех, а говорят, достаточно одного, чтобы погубить душу. Мне повезло».
Вслух же он сказал:
— Если бы Жак действовал более хладнокровно, полагаю, он сравнялся бы с вами.
— Не думаю, — возразил Борроме.
— А я так уверен в этом.
— Господину Брике следовало бы помериться силами с Жаком, — сказал не без горечи казначей, — тогда ему легче было бы вынести правильное суждение.