— Повремените, ваше величество, сами увидите.
— Буду очень рад. И скоро я увижу?
— Может быть, раньше, чем сами думаете, государь.
— Смотри, еще напугаешь меня!
— Увидите, увидите, государь. Кстати, когда вы едете за город?
— В субботу.
— Мне это и надо было знать, государь.
Д'Эпернон поклонился королю и вышел.
В приемной он вспомнил, что позабыл снять с поста господина Пертинакса. Но господин Пертинакс сам себя снял.
Теперь, если угодно читателю, мы последуем за двумя молодыми людьми, которых король, радуясь, что и у него есть маленькие тайны, отправил вслед своему посланцу Шико.
Вскочив на коней, Эрнотон и Сент-Малин чуть было не раздавили друг друга в воротах, ибо каждый старался не дать другому опередить себя.
Лицо Сент-Малина побагровело, щеки Эрнотона побледнели.
— Вы, сударь, причинили мне боль! — закричал первый, как только они оказались за воротами.
— Вы тоже сделали мне больно, — ответил Эрнотон. — Только я не жалуюсь.
— Вы, кажется, вознамерились преподать мне урок?
— Вы хотите затеять ссору? — флегматично произнес Эрнотон. — Напрасное старание!
— А почему бы я стал искать с вами ссоры? — презрительно спросил Сент-Малин.
— Во-первых, потому, что у нас на родине мой дом находится в двух лье от вашего, а меня, как человека древнего рода, все вокруг хорошо знают. Во-вторых, потому что вы взбешены, видя меня в Париже, — ведь вы воображали, будто вызвали вас одного. И, наконец, потому что король вручил письмо именно мне.
— Пусть так! — вскричал Сент-Малин, побледнев от ярости. — Согласен. Но из этого следует…
— Что именно?
— Что ваше общество мне неприятно.
— Уезжайте, если вам угодно. Черт побери, не я стану вас удерживать.
— Вы делаете вид, будто не понимаете.
— Напротив, милостивый государь, я отлично понимаю. Вам хотелось бы отнять у меня письмо и самому отвезти его. К сожалению, для этого пришлось бы меня убить.
— А может быть, этого-то мне и хочется!
— От слова до дела далеко.
— Спустимся вместе к реке, и вы увидите, что у меня слово не расходится с делом.
— Милостивый государь, когда король поручает мне доставить письмо…
— Что тогда?
— Я его доставляю.
— Я силой отниму у вас письмо, хвастунишка!
— Не вынуждайте меня размозжить вам череп, словно бешеной собаке!
— Что такое?
— У меня при себе пистолет, а у вас его нет.
— Ну, ты мне заплатишь за это! — пробормотал Сент-Малин, осаживая лошадь.
— Надеюсь, после того, как поручение будет выполнено.
— Каналья!
— Пока же, умоляю вас, сдержитесь, господин де Сент-Малин. Мы имеем честь служить королю, а у народа, если он сбежится, создастся худое мнение о королевских слугах. И кроме того, подумайте, как станут ликовать враги его величества, видя, что среди защитников престола царит вражда.
Сент-Малин в бешенстве рвал зубами свои перчатки.
— Легче, легче, сударь, — сказал Эрнотон. — Поберегите руки — вам же придется держать шпагу на поединке.
Трудно сказать, до чего довела бы Сент-Малина его все возрастающая ярость, но на Сент-Антуанской улице Эрнотон увидел чьи-то носилки, вскрикнул от изумления и остановился, разглядывая сидящую в них женщину, лицо которой было полускрыто вуалью.
— Мой вчерашний паж… — прошептал он.
Дама, по-видимому, не узнала его и проследовала мимо, откинувшись в глубь носилок.
— Помилуй бог, вы, кажется, заставляете меня ждать, — сказал Сент-Малин, — и притом лишь для того, чтобы любоваться дамами!
— Прошу извинить меня, сударь, — сказал Эрнотон, снова трогаясь в путь.
Теперь молодые люди ехали быстрой рысью по предместью Сен-Марсо и не заговаривали даже для перебранки.
Внешне Сент-Малин казался спокойным, но на самом деле дрожал от гнева. В довершение всего Сент-Малин заметил, что лошадь его в мыле и он не может угнаться за Эрнотоном. Это весьма озаботило Сент-Малина, и он принялся понукать ее и хлыстом и шпорами.
Дело происходило на берегу Бьевры.
Лошадь вступила в поединок с всадником, в котором он был побежден.
Сперва она осадила назад, потом встала на дыбы, сделала прыжок в сторону и, наконец, устремилась к Бьевре. Там она бросилась в воду, благодаря чему и освободилась от седока.
Проклятия, которыми осыпал ее Сент-Малин, были слышны за целое лье в окружности, хотя их наполовину заглушала вода.
Когда ему удалось встать на ноги, глаза его вылезали из орбит, а лицо было в крови, стекавшей из расцарапанного лба.
Он огляделся по сторонам; лошадь уже скакала вверх по откосу. Сент-Малин понимал, что, разбитый усталостью, покрытый грязью, промокший, окровавленный, он не сможет догнать ее: даже попытка сделать это была бы смехотворной.
Тогда он припомнил слова, сказанные им Эрнотону. Если он не пожелал ни минуты ждать своего спутника на Сент-Антуанской улице, можно ли рассчитывать, что тот станет ожидать его два часа на дороге?
При этой мысли Сент-Малин перешел от гнева к беспросветному отчаянию, особенно когда увидел, что Эрнотон молча пришпорил коня и помчался наискось по какой-то дороге, видимо кратчайшей.
У людей, по-настоящему вспыльчивых, кульминация гнева похожа на безумие.
Одни принимаются бредить.
Другие доходят до полного физического и умственного изнеможения.
Сент-Малин машинально вытащил кинжал: у него мелькнула мысль вонзить его себе в грудь по самую рукоятку.
Никто, даже он сам, не мог бы сказать, как невыносимо страдал он в эту минуту.
Он поднялся по береговому откосу, руками и коленями упираясь в землю, и в полной растерянности устремил взгляд на дорогу: на ней никого не было.
В возбужденном мозгу Сент-Малина мысли одна другой мрачнее сменяли друг друга, но тут до его слуха донесся конский топот, и он увидел всадника.
Всадник — это был Карменж — вел под уздцы вторую лошадь. Оказывается, он поскакал наперерез коню Сент-Малина и перехватил его на узкой дороге.