— На древнееврейском. Не отвлекай меня от молитвы, это большой грех!
Глеб проглотил очередной вертевшийся на языке вопрос, зашел за спину юноше и стал через его плечо разглядывать диковинные буквы в книге. В былые времена, в огромной отцовской библиотеке, он часто находил фолианты с причудливыми значками — книги на санскрите, фарси и арабском. Книги на древнееврейском, по слухам, также существовали в коллекции, но ни разу не попались ему на глаза.
Когда Иеффай закончил молиться и снял свои странные коробочки, Глеб, кротко сложив руки на груди, попросил:
— Научи меня читать на древнееврейском!
— Но ведь ты русский князь, — удивился тот. — К чему тебе это нужно?..
— Нужно! — перебил его мальчик. — Еще как нужно!
Обучение началось и обычно происходило по утрам, после молитвы. Иеффай только диву давался, каким способным учеником оказался маленький князь. Однажды он спросил Глеба:
— А ты сам почему никогда не молишься?
— Я не верю в Бога, — без стеснения признался мальчик. — Если бы он на самом деле существовал, то никогда бы не допустил, чтобы мой негодяй отец отравил мою бедную маменьку.
Иеффай ничего не возразил, выслушав наивное объяснение ребенка, и больше никогда в разговорах с Глебом не касался этой темы.
Кроме изучения языка Глеба волновало только одно. Стоило цирковой кибитке въехать в очередной город, указанный в шпионском списке Обольянинова, который тот некогда в знак благодарности вручил мальчику, как Глеб тотчас начинал искать неуловимого графа. По пяти адресам из двадцати, в Мюнхене, Вене, Праге, Лозанне и Венеции, ему отвечали одно и то же: «Дом принадлежит графу, но сам он никогда здесь не бывал». Евлампия, посильно помогавшая внуку в этих поисках, втайне считала всю эту историю выдумкой. Если же после новой неудачи она пыталась его утешать, мальчик отвечал в высшей степени высокомерно: «Не суйся со своими глупостями! Граф обязан мне жизнью, и, как только я отыщу его, эта проклятая грошовая комедия, в которую ты меня втравила, закончится! Тотчас пошлю к чертовой матери весь твой вшивый цирк!» Его ненависть к циркачам не знала границ, а Евлампию он уже нескрываемо презирал. «Ты, дворянка, за гроши валяешь дурака перед пьяной публикой?!» — укорял ее мальчик. «Раньше, когда в доме твоего отца собирались гости, тебе нравились мои шутки и песенки, ты смеялся вместе со всеми», — с горечью напоминала она. «Я тогда был мал и глуп, ничего не понимал. А нынче вижу, что тебе эта подлая жизнь нравится, и мне стыдно за тебя!»
Единственный человек, к которому Глеб не испытывал явной ненависти, а порой проявлял даже уважение, был его добровольный учитель, Иеффай. Они усердно занимались каждое утро древнееврейским языком, и к моменту прибытия цирка в Геную мальчик мог уже свободно читать и понимал две трети прочитанного текста.
— Если бы это была книга по медицине, а не Тора, я бы уже понимал все, — гордо заявлял он.
«Этот мальчик одарен свыше, — твердил Иеффай своему дяде Якову, — ему не место у нас…» — «Вот и я говорю, что не место! — зло отвечал директор цирка. — Давно бы вышвырнул его, не будь он родственником Евы! У циркачей бездельников нет, у нас даже крошечные дети работают, едва научившись ходить!» — «Ему надо учиться, и учиться не в цирке, — упрямо качал головой юноша. — Он создан постигать науки, а вместо этого вынужден скитаться вместе с нами, тратить попусту время…» — «Что ж, по-твоему, я должен оплатить ему учебу?! У него есть отец, князь, и, как ты знаешь, не бедный! Если этот черт-мальчишка не ужился с чертом-папенькой, я-то, старый чертов дурак, чем тут виноват?!»
Директор давно уже не мог спокойно видеть дерзкого, надменного мальчика, демонстративно поступающего всем наперекор. Если бы по просьбе Евлампии, которая выступала в цирке под псевдонимом Ева Кир, их кибитки не свернули в сторону Генуи, возможно, Цейц бы и впрямь выгнал Глеба, пусть ценой ссоры и разлуки со своей старой знакомой, бабушкой мальчика.
Проведя на вилле графа целую неделю, отдохнув и отъевшись, Евлампия по привычке засобиралась в путь. С раннего утра она засуетилась, укладывая в котомки поношенные платья, подаренные ей жалостливыми служанками-итальянками, а также дорогие вещи Глеба, щедро закупленные Обольяниновым.
— Что это ты возишься? — пробормотал внук, лениво потягиваясь, перекатываясь на мягких перинах.
— Погостили вволю, пора и честь знать, — отвечала карлица, хлопотливо затягивая завязки на котомке. — Цирк сегодня уезжает в Рим, потом в Неаполь и до конца зимы пробудет на Сицилии… Догонять его нам не с руки, так надо поспешить уехать с ними…
— Наплевать мне на твой цирк! — резко оборвал ее Глеб. — Я никуда отсюда не уеду. Граф обещал нанять для меня лучших учителей и выписать любые книги по медицине из Парижа и Лондона. На днях я получу каталог старинных и современных медицинских изданий. Кроме того, он выделит специальную комнату под мою лабораторию. Самое большее через три года я буду держать экзамен в Сорбонну, и будь уверена, выдержу на отлично! Не сошла ли ты с ума, если думаешь, что все это я променяю на твой дурацкий цирк?
Евлампия давно привыкла к тому, что ее десятилетний внук произносит взрослые и логически выстроенные сентенции. В то, что он говорил сейчас, женщина верила с трудом, однако и в мифического графа Обольянинова она тоже не верила, пока вдруг не встретила его во плоти здесь, в Генуе.
— Хорошо, — вздохнула карлица. — Мы остаемся.
Вскоре Евлампия убедилась в том, что слова Глеба не были пустой детской фантазией. Граф, относившийся к мальчику с каким-то священным трепетом, отвел в своем доме обширную залу для научной лаборатории и библиотеки. Книги, увесистыми ящиками присылаемые из Парижа и Лондона, стоили ему целого состояния. Учителя, нанятые по протекции аббата-бенедиктинца, тоже обошлись в кругленькую сумму. К тому же строптивый и привередливый Глеб забраковал половину педагогов и свысока попенял графу, что знания этих провинциальных шарлатанов в таких областях, как химия, математика и физика, просто смехотворны, и они не сумеют должным образом подготовить его к Сорбонне. Пришлось платить отступного оскорбленным местным учителям, выписывать новых из Болоньи, устраивать их в доме и обеспечивать им полный пансион. Светила науки, как немедленно выяснилось, обладали отменным аппетитом, и закупки продуктов тут же выросли в несколько раз.
Сам Глеб установил для себя спартанский распорядок дня. Он вставал рано утром в половине седьмого, обливался холодной водой, потом съедал легкий завтрак. Повар-венецианец, нервный и самолюбивый, считал это личным выпадом против себя. «Из-за какого-то чахлого мальчишки и его пресной каши мне приходится вставать ни свет ни заря и готовить ему отдельно! А потом подавай еще общий завтрак к девяти часам… Если бы не уважение к господину графу, я бы немедленно уволился!» — жаловался он поваренку. До часу дня Глеб занимался с учителями естественными науками и языками. Потом обедал и два часа гулял в прекрасном померанцевом саду, спускавшемся к морю. Обычно во время прогулок его сопровождала Евлампия. Иногда к ним присоединялся и сам граф, тогда мальчику разрешалось искупаться в море. С четырех до семи он занимался в лаборатории и готовил к завтрашнему дню уроки. Учителя, живущие в доме, всегда готовы были прийти на помощь, но Глеб категорически ее отвергал. Он даже вынужден был запираться от назойливых советчиков, лебезивших перед графом и желавших как можно яснее доказать тому свою незаменимость и необходимость.